Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

На следующий день Рикардо Рейс, отправившись обедать,задержался в сквере, разглядывая военные корабли напротив Террейро-до-Пасо. Онслабо разбирался в этом предмете, зная лишь, что сторожевики крупнее эсминцев,но отсюда, с такого расстояния, все они кажутся одинаковыми, и это раздражалоего, ну, допустим, он не может узнать «Афонсо де Албукерке» и «Бартоло-меуДиас», поскольку никогда прежде их не видел, но «Дан»-то ему знаком с первойминуты пребывания в Португалии, ведь носильщик в порту сказал тогда: Вон тот, ислова эти пропали впустую, брошены на ветер. Наверно, все это Лидии приснилось,или брат подшутил над ней, сплетя невероятную историю про заговор и восстание —выйдут корабли в море, три из тех, что стоят на бочках, и фрегаты, бросившиеякорь выше по течению, и непрестанно снующие вверх-вниз буксиры, чайки, синийпростор неба, солнце, которое с одинаковой силой блещет сверху и отражаетсяснизу, от ожидающей воды, так что, может быть, матрос Даниэл сказал сестреправду, поэт способен ощутить незримое беспокойство, царящее в этих водах: Икогда же это будет? Не знаю, наверно, на днях, ответила Лидия, и тоскасдавливает горло Рикардо Рейсу, слезы застилают глаза, вот так же было и в тупору, когда начинался великий плач Адамастора. Он уже собирается удалиться, нослышит возбужденные голоса — Вот он! Вот он! — стариков, а другие спрашивают:Где? Что? — и играющие в чехарду мальчишки, прервав свое занятие, кричат:Воздушный шар! Воздушный шар! Глядите! — и, утерев глаза тыльной сторонойладони, глядит Рикардо Рейс и видит огромный дирижабль, наверно, «ГрафЦеппелин» или «Гинденбург», наверно, везет почту для Южной Америки. На фюзеляже— знак черно-красно-белой свастики, она могла бы быть одним из тех змеев, чтозапускают ребятишки, эта эмблема потеряла первоначальное значение, превратиласьв угрозу, висящую в воздухе вместо той звезды, которая поднимается, какие,однако, странные отношения существуют между людьми и знаками, вспомнить хотьсвятого Франциска Ассизского, собственной кровью привязанного к христовукресту, вспомнить хоть крест того же Христа, украшающий нарукавную повязкусобравшихся на митинг банковских служащих, достойно удивления, как это незатеряется человек в подобной сумятице чувств, или все-таки затерялся, пропал,находится там ежедневно да все, простите за каламбур, никак не найдется.«Гинденбург», рыча в поднебесье моторами, перелетел через реку, скрылся задомами, гудение его стало слабеть и гаснуть, дирижабль выгрузит почту, и, какзнать, не «Хайленд Бригэйд» ли повезет ее дальше, это совершенно не исключено,ибо дороги, которыми ходит мир, лишь представляются нам многочисленными, потомучто мы не замечаем, как часто они повторяются. Старики снова уселись на скамью,мальчишки возобновили прерванную было чехарду, потоки воздуха беззвучны и тихи,Рикардо Рейс знает теперь столько же, сколько и раньше, корабли застыли в зноеприближающегося вечера, носом к приливу, и там, наверно, уже подали сигнал«Команде — ужинать!», сегодня, как всегда, как всякий день, если только это —не последний день. В ресторане Рикардо Рейс налил вина себе, потом — невидимомусотрапезнику и, перед тем, как поднести стакан к губам, с полупоклономприподнял его на уровень глаз, но ведь человеку в душу не влезешь, а, сталобыть, и не узнаешь, за кого или за что он пьет, и потому будем лучше братьпример со здешних официантов, которые давно уже не обращают внимания на этогопосетителя, тем паче что он внимания к себе и не привлекает.

А вечер хорош. Рикардо Рейс спустился на площадь Шиадо,прошел по Руа-Нова-де-Алмада, желая увидеть корабли вблизи, с пристани, и,пересекая Террейро-до-Пасо, вспомнил, что за все эти месяцы так и не выбрался вкафе Мартиньо: в первый раз Фернандо Пессоа счел неблагоразумным бросать вызовзнакомым стенам, а потом как-то не сложилось, и никто из них больше невспоминал об этом, хотя у Рикардо Рейса есть оправдание — за столько летотсутствия можно отвыкнуть от привычки посещать это заведение, если он успелпривычкой этой обзавестись. Не посетит он его и сегодня. Отсюда, с серединыплощади, корабли на сверкающей глади кажутся теми модельками, которые торговцысувенирами и диковинами выставляют у себя в витринах, кладя их на зеркала и темсамым изображая в миниатюре эскадру и гавань. А подойдешь к краю причала —вообще мало что разглядишь, разве что — моряков, расхаживающих на ютевзад-вперед, нереальными кажутся они на таком расстоянии, если говорят, то мыих не слышим, а о чем думают — тайна. Рикардо Рейс, погрузившись в отчужденноесозерцание, позабыв уже о том, что привело его сюда, слышит внезапно: Пришли накорабли поглядеть, сеньор доктор? — и узнает голос Виктора и в первое мгновениетеряется, но не потому, что тот оказался рядом, а потому, что луковый смрад неоповестил загодя о его приближении, а потом понимает, отчего так: Викторподобрался с подветренной стороны. Сердце Рикардо Рейса забилось чаще, незаподозрил ли Виктор чего-нибудь, не пронюхал ли о готовящемся мятеже: Накорабли и на реку, ответил он, а ведь мог бы сказать о фрегатах и о чайках, и вравной степени оказался бы в состоянии сообщить, что собрался прокатиться наречном трамвайчике, посмотреть, как прыгает в воде тунец, но ограничился темлишь, что повторил: На корабли и на реку, и резко отстранился, подумав, что такпоступать не следовало, а правильней было бы поддержать ни к чему необязывающий разговор: Знай он о том, что готовится, без сомнения, заподозрил бынеладное, увидев меня здесь. В эту минуту показалось Рикардо Рейсу, что ондолжен немедля предупредить Лидию, это его обязанность, но тут же спросил себя:А что я ей скажу? Что на Террейро-до-Пасо повстречал Виктора? Это вполне можетбыть случайностью, агентам тайной полиции тоже нравится порой смотреть на реку,не исключено, что у него — выходной, пошел прогуляться, истинно португальскаядуша повлеклась к морю, откликнулась на его призыв, а тут он увидел сеньорадоктора, о котором сохранил наилучшие воспоминания, подумал, что неучтиво будетне подойти, не поздороваться. Рикардо Рейс прошел мимо отеля «Браганса»,поднялся по Розмариновой улице, увидел врезанную в камень стены вывеску «А.Маскаро. Клиника глазных болезней и хирургии. Основана в 1870 году», несказано, был ли он ученым профессором, доктором медицины или же простопрактикующим врачом, в те времена бюрократические требования были не столь ужстроги, да и в наши — тоже, если вспомнить, что Рикардо Рейс занималсякардиологией, не пройдя курс специализации. Он продолжил путь мимо изваяний —Эса де Кейрош, Шиадо, д'Артаньян, а вот и бедняга Адамастор, видный со спины —притворяясь, что восхищается этими статуями, трижды обойдя каждую из нихкругом, у каждой подолгу задерживаясь и чувствуя, что играет в «полицейские иворы», но убедился, что Виктор не идет следом, и успокоился.

Медленно истаивал день, спускался вечер. Лиссабон — тихийгород на широкой реке со славным историческим прошлым. Ужинать Рикардо Рейс непошел: взболтал два яйца, изжарил себе омлет, запил скудную трапезу стаканомвина — но даже и так кусок в горло не лез. Ему было не по себе, как-тотревожно. В двенадцатом часу спустился в сад еще раз взглянуть на корабли, ноувидел только стояночные огни, а по ним сторожевик от эсминца не отличишь. НаСанта-Катарине не было, кроме него, ни единой живой души, Адамастор не в счет:он заключен в своем окаменении, из глотки, созданной для крика, крик невырвется, лицо наводит ужас. Рикардо Рейс вернулся в дом: ясно, что ночью они сместа не стронутся, боясь сесть на мель. Он лег спать, не раздеваясь, уснул,проснулся глубокой ночью, снова заснул, убаюканный царившей в доме тишиной, апервый свет зари, пробившийся сквозь створки жалюзи, разбудил его, и ничего непроизошло этой ночью, и теперь, когда начался новый день, казалось невероятным,что что-нибудь вообще могло произойти. Он выбранил себя за то, что уснулодетым, лишь сбросил башмаки, снял пиджак да развязал галстук: Душ приму,сказал он, наклоняясь за домашними туфлями, и тут услышал первый орудийныйвыстрел. Хотелось верить, что он ошибся — может быть, внизу уронили что-нибудьочень тяжелое, шкаф рухнул или хозяйка упала в обморок, но грянул второйвыстрел, задребезжали оконные стекла, это корабли открыли огонь по городу. Онраспахнул окно, на улице стояли испуганные люди, какая-то женщина с криком: Этореволюция! — пустилась бегом вверх по склону, по направлению к саду. РикардоРейс торопливо натянул пиджак, хорошо, что не стал раздеваться, как знал,соседи уже высыпали на лестницу кто в чем, и тут увидели врача, врач все знает:Есть раненые? — спрашивали они в тревоге, рассудив, что если так торопится,значит, срочно вызвали. И пошли следом, запахивая халаты, в подъездеостановились, застеснявшись, только шеи вытянули. В скверике было уже довольномного народу: жить в этом квартале — знак некоего отличия, нет в Лиссабонеместа лучше для наблюдения за тем, как входят и уходят корабли. И выяснилосьтотчас, что это не военные корабли обстреливают город, а из форта Алмадабатареи береговой обороны бьют по кораблям. По одному из этих кораблей. РикардоРейс спросил: Что это за корабль? — и ему повезло, напал на человека знающего,ответившего ему: «Афонсо де Албукерке». Ах, вот как, там, значит, и служит братЛидии, матрос Даниэл, которого он никогда не видел, и ему захотелосьпредставить себе его лицо, и перед глазами возникло лицо Лидии, а она в этуминуту тоже подошла к окну в отеле «Браганса» или, не снимая фартучка инаколки, выскочила на улицу, бегом пересекла Каис-до-Содре и стоит теперь на пристани,может быть, плачет, а, может быть, глаза ее сухи, щеки рдеют, и внезапновырывается из груди крик, потому что «Афонсо де Албукерке» накрыли залпом исейчас же — вторым, хлопает в ладоши кое-кто из стоящих в скверике, где сейчаспоявились оба старика, как это легкие их выдержали такую нагрузку, как сумелиони добраться сюда так скоро, живут-то они в глубине квартала, но, конечно, обаскорей бы померли, чем пропустили такое зрелище, хотя, чтобы не пропуститьтакое зрелище, пришлось бы и помереть. Все это похоже на сон. «Афонсо деАлбукерке» движется медленно, должно быть, снаряды повредили ему какой-нибудьжизненно важный орган — машинное отделение или руль. Пушки форта Алмадапродолжают вести огонь, «Афонсо де Албукерке», кажется, отвечает, но наверноесказать нельзя. Откуда-то из этой части города доносятся орудийные залпы —более мощные и с большими интервалами. Это — с форта Алто-до-Дуке, произноситкто-то сведущий, теперь им конец, не выберутся. В эту минуту начинает двигатьсяеще один корабль — это эсминец «Дан», ясное дело, кому ж еще — прячась за дымомиз собственных труб и держась вдоль южного берега, чтобы избегнуть огня с фортаАлмада, ага, если его избежит, то от Алто-до-Дуке не скроется, снаряды рвутся вводе, недолет, а вот и накрыли, прямое попадание, на мачте «Дана» — белый флаг,сдаются, но обстрел продолжается, корабль идет с сильным креном на левый борт,вывешивая более пространные сигналы о капитуляции в виде простынь — или этосаваны? — конец, «Бартоломеу Диас» не успел даже сняться с якоря. Девятьпополуночи, сто минут минуло с того, как все это началось, утренняя дымка ужерассеялась, освобожденно сияет солнце, сейчас начнется охота на тех моряков,кто попрыгал в воду. С этой смотровой площадки смотреть больше не на что. Ещепоявляются припозднившиеся зрители, ветераны рассказывают им, как было дело,Рикардо Рейс садится на скамейку, а чуть погодя к нему подсаживаются и двоестариков, которые, само собой разумеется и без слов понятно, желают завестибеседу, но сеньор доктор не отвечает, а сидит с опущенной головой, словно этоон хотел выйти в море, а попался в сети. Покуда взрослые разговаривают — всеменее и менее оживленно — мальчишки принимаются играть в чехарду, девочки —распевать: Не плыви в море, Тоньо, там потонешь, Тоньо, ай, Тоньо-Тоньо,бедолага Тоньо, и, хотя брата Лидии зовут иначе, по части бедолажества разницаневелика. Рикардо Рейс поднимается со скамейки, жестокосердые старики уже необращают на него внимания, зато проходящая мимо женщина жалостливо обронила:Бедненькие, явно имея в виду моряков, но для него это доброе слово было какласковое прикосновение — будто его нежно погладили по волосам — с чем он ивошел к себе в дом, растянулся на незастеленой постели, прикрыл глаза рукой,чтобы поплакать без помехи и всласть, глупые слезы, что ему до этого морскогомятежа, мудр тот, кто довольствуется созерцанием жизни, тысячу раз повторял онсебе эту формулу, какое значение имеет восстание для того, кому безразлично,что один победил, а другой проиграл. Рикардо Рейс встает, завязывает галстук,направляется к выходу, но, проведя рукой по лицу, чувствует отросшую щетину,нет необходимости смотреться в зеркало, чтобы удостовериться — в таком виде онсебе не понравится: лицо цвета соли с перцем, седые волосы лоснятся, возвещая близкуюстарость. Кости уже брошены на стол, карта побита козырным тузом, как ни спеши,все равно не успеешь спасти отца от петли, все эти речения помогают смертнымсносить решения судьбы, а раз так, то идет Рикардо Рейс мыться и бриться,внимательно следит за тем, как скользит лезвие по коже, он обычный человек,простой человек и во время бритья думает только о том, что надо будет отточитьи направить бритву — кажется, зазубрилась. В половине двенадцатого он вышел издому, направляясь в отель «Браганса», ничего странного в том, что давнийпостоялец, обретший в нем приют не на одну ночь, а на целых три месяца,неудивительно, говорю, что постоялец, которого так славно обслуживала одна изгорничных, брат которой участвовал в мятеже, о чем он, кстати, от нее же и узнал:Ах, сеньор доктор, у меня брат матрос, плавает на «Афонсо де Албукерке», таквот, вполне естественно, что постоялец этот зайдет справиться, разузнать о ней:Бедняжка, каково ей пришлось, есть люди, отроду несчастные.