По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Причину своих сильных неладов с Жилинским Гедеонов объяснял мне несколько односторонне: во всем, де, виновны личные отрицательные качества Жилинского. Впрочем, к натянутым отношениям с начальством Гедеонов относился спокойно.

— Все равно, своего я дождусь! Жилинский уже стар и долго служить не сможет. Рано или поздно, а я буду здесь начальником военно-топографического отдела!

Как-то в церкви он увидел хорошенькую, черноглазую барышню, стрелявшую глазами. Гедеонов пленился и тогда же, как он мне рассказывал, решил:

— Она будет моей женой!

Барышня была дочерью скромного военно-топографического чиновника Никитина. Брак с таким женихом, начальством отца, казался ослепительной карьерой. Они повенчались. Д. Д. все время оставался влюбленным в жену.

По внешности они казались странной парой: он — огромная фигура, толстяк; она — ниже среднего роста, щупленькая. Чтобы похудеть, он стал усиленно кататься на велосипеде, и было страшно за машину, несущую такую тяжесть. Остряки, причем, уверяли, что это — велосипед по особому заказу. Похудеть ему все же не удавалось.

Много времени спустя, когда у Гедеоновых было уже двое детей, у нее открылся туберкулез. Она должна была лечиться в Крыму. И оба они умерли, хотя и в разных местах, но в один и тот же день. Она — в Крыму, от туберкулеза, он — в Ташкенте, от брюшного тифа, которым он заразился, возвращаясь в Туркестан, после посещения больной жены.

П. К. Залесский

У самого въезда в парк обсерватории стоит дом, тогда предоставленный помощнику заведующего по астрономической части П. К. Залесскому.

Грузная, упитанная фигура… Расхлябанно шагает, позванивая шпорами, и зорко оглядывается недоброжелательными глазами. Поляк и католик, ставший затем православным. При начальнике-католике генерале Жилинском посещал костел. По его уходе ревностно посещал православные богослужения.

Никто, кажется, не входил и не выходил из обсерватории без участия в этом семьи Залесских. Особенно это казалось прислуги. Залесские их часто перехватывали, угощали и расспрашивали об интимной жизни нас, их хозяев.

Гедеоновы жаловались:

— Залесский лучше нас знает, что и где находится у нас в кладовой… Сам об этом нам говорил…

Сюда же должен был заходить сторож-сарт, относивший и приносивший почту на обсерваторию. Не считая, должно быть, вследствие долгой привычки, это предосудительным, Залесский сам рассказывал мне содержание посланного как-то нами в Петербург письма.

В научном отношении он был весьма слабой величиной. Наука интересовала его лишь как дойная корова. Залесский, впрочем, и не претендовал на какую-либо научную роль. Военный топограф по образованию, но относительно способный, он только натаскался на простейшие астрономичекие и геодезические работы.

Его устремления сводились к извлечению из службы возможно больших выгод. Ловкий и хитрый, он сумел заслужить благоволение Жилинского, особенно в деле извлечения последним пользы из земельного участка обсерватории. Отвечая настроению начальства, Залесский был сначала в дурных отношениях с Гедеоновым. Когда же Жилинский стал болеть и, очевидно, должен был уходить, Залесский сумел обойти Гедеонова и заслужить его расположение. При таких условиях он всегда играл роль главной скрипки на обсерватории.

От усмотрения начальства зависели его служебные астрономические командировки, целью которых являлось определение положения опорных пунктов, нужных для картографии края. Это были весьма выгодные командировки. Кроме крупного личного путевого довольствия Залесский получал в свое распоряжение 15–18 казаков стоявшего в Ташкенте Оренбургского казачьего полка[288], для помощи при работах и для личной охраны. Суммы на довольствие казаков выдавались фактически бесконтрольно в хозяйственные руки Залесского. Контроля за его деятельностью вообще не бывало. Помню случай, когда Залесский считался работающим где-то далеко, в Ферганской области, а на самом деле я застал его мирно проживающим в своей семье, в Ташкенте.

Эти астрономические поездки были настолько выгодны, что Залесский ездил все теплое время года. В результате, в мое время, он уже наопределял в Туркестане, где картографические работы были лишь в зачатке, столько астрономических пунктов, сколько их было в ту пору определено на всей громадной территории Североамериканских Соединенных Штатов, с широко развитой картографией. Но его определения иной раз мало имели значения. Помню, например, его тщательное определение географической широты и долготы «одиноко стоящего дерева». Завтра кочевники могли это одинокое дерево срубить или сжечь, и дорогое определение пункта пропадало зря.

На самой же обсерватории Залесский определял раз десять в год астрономическое время, да иногда давал сигнал в крепость о выстреле из пушки. Это было все.

Все свободное время — а его оставалось много — Залесский применял на хозяйничание. На 18 десятинах обсерваторского участка большая часть была под парком, а на остальной части были огороды, виноградник, громадный абрикосовый сад, разводилась спаржа и пр. Как-то выходило, что все продукты этого хозяйства поступали в личную пользу Залесского и лишь частью уделялись нужным ему посторонним обсерватории лицам. Гедеонов не имел интереса к хозяйству, был ленив и, хотя многое видел, но умышленно закрывал на это глаза.

Например, казенного отопления нам не полагалось, но Залесский возмещал это ежегодной вырубкой части парка. Дров получалось очень много, и Залесский делился ими с нужными лицами. Считая такой способ получения дров предсудительным, я от них обыкновенно отказывался, но один раз решил пошутить.

Приходит от имени Залесского смотритель обсерватории:

— На вашу долю, по разверстке, причитается восемь саженей дров. Можно ли их привезти?

— Везите.

Как раз вслед за этим я остался временно заведующим обсерваторией[289]. Даю смотрителю официальное предложение:

— Представьте мне разрешение начальства на вырубку дров, отчетность по их распределению и данные о сумме, которую я должен уплатить за дрова в казну.

Перепугавшийся смотритель стал от меня прятаться. Я приказал увезти дрова от меня прочь.

Вскоре возвратился Залесский. Мне он не сказал ни слова, но, очевидно, сильно струсил. Два месяца он, вместе с друзьями из военных топографов, также пользовавшихся этими дровами, составляли задним числом фальшивые акты об осмотре вырубленных дров, об употреблении их будто бы лишь на нужды казны, а самый приказ на вырубку парка приписали словесному распоряжению как раз перед этим умершего генерала Жилинского[290].