Холодная гора - Чарльз Фрейзер

Инман покинул пещеру и стал обходить выступ, пока не приблизился к лагерю, пройдя вниз по холму вдоль ручья через узкое ущелье. Вне поля зрения федералов он обнаружил большую тсугу с низко растущими ветвями, забрался на нее примерно на десять футов и встал во весь рост на ветке, сливаясь с темным стволом, как это делают длинноухие филины, когда прячутся на деревьях в дневное время. Он крикнул три раза, подражая крику дикой индейки, и стал ждать.

С дерева ему был слышен разговор мужчин, но он не мог разобрать, о чем они говорили. Через минуту человек с револьвером в вытянутой руке появился прямо под деревом и остановился. Инман смотрел сверху на тулью его шляпы. Человек сунул револьвер под мышку, снял шляпу и провел рукой по голове. Он уже начал лысеть. На макушке у него было светлое пятно размером с покерную фишку. Инман прицелился в это пятно.

Он произнес:

— Эй.

Мужчина взглянул вверх, и Инман выстрелил, но под таким углом, что промахнулся и не попал в проплешину. Пуля вошла в плечо у шеи и вышла из живота в светлой струе, напоминавшей сильную рвоту. Мужчина упал на землю, как будто кости ног вдруг стали жидкими. Он пытался подтянуться на руках, но земля, казалось, уходила из-под него. Он перевернулся на спину и посмотрел вверх, чтобы понять, кто тот хищник, который навалился на него такой тяжестью. Когда их глаза встретились, Инман приставил два пальца к полям шляпы в приветствии.

— Ты подстрелил ее? — крикнул один из его товарищей от подошвы скалы.

Далее все было довольно просто. Инман спустился с дерева и вернулся тем же путем, быстро поднявшись на вершину каменистого выступа, а потом обойдя его, так что на этот раз он приблизился к лагерю со стороны ручья, следуя вниз по течению. Он стоял в густых кустах рододендрона и ждал.

Двое у костра окликали своего товарища снова и снова, и Инман понял, что того звали Эбен. Мужчинам, по-видимому, надоело звать, и они, прихватив ружья, направились вверх по течению на его поиски. Инман последовал за ними, прячась за деревьями, пока они не подошли к Эбену. Они стояли некоторое время на расстоянии от растерзанного тела и обсуждали, что им делать. По их разговору было ясно, что их истинным желанием было забыть, кто лежит перед ними, повернуться и отправиться домой. Но они приняли именно такое решение, на которое Инман и рассчитывал, — пойти вверх по течению ручья в поисках убийцы, о котором они ничего другого не могли предположить, кроме того, что тот убежал.

Инман крадучись следовал за ними, пока они поднимались вверх, к пещере. Федералы шли между деревьев, тесно растущих вдоль берега ручья, и боялись отойти от него, чтобы не сбиться с пути. Городские жители, они плохо знали лес. Лес представлялся им пустынной дикой местностью без единой тропы, и они вошли в него, испытывая страх. Кроме того, они были погружены в размышления об убийстве, которое, как они предполагали, им придется совершить. И все же Инману они казались праздными гуляками. Они делали вид, что ищут следы, оставленные убийцей, но пропустили все, что можно было пропустить, за исключением большого глубокого следа в грязи.

Инман подбирался к ним все ближе и ближе; когда выстрелил из «ламета», он был так близко, что мог бы протянуть руку и взять их за воротник. Первого пуля поразила в то место, где позвоночник соединяется с черепом, и снесла большую часть лба, когда вышла из головы. Не приходится и говорить, что он свалился как подкошенный. Другому Инман, стреляя с полуоборота, попал около подмышки. Рана оказалась не смертельной, к большому огорчению Инмана. Мужчина упал на колени, выставив перед собой ружье.

— Если бы ты остался дома, этого бы не случилось, — сказал Инман.

Тот попытался вскинуть длинный «спрингфилд», чтобы прицелиться, но Инман выстрелил ему в грудь с такого близкого расстояния, что воспламенилась куртка федерала.

Филадельфийцы упали невдалеке от пещеры, над нею, так что Инман стащил их туда одного за другим и усадил, прислонив друг к другу. Он вернулся за «спрингфилдами», принес их в пещеру и поставил к каменной стене радом с мертвецами, потом спустился вниз, в ущелье. Под тсугой он обнаружил, что оставшаяся курица освободилась и погрузила голову в развороченный живот Эбена из Нью-Йорка. Она клевала цветастую мягкую плоть его вывалившихся внутренностей.

Инман пошарил в карманах убитого в поисках бумаги и табака, чтобы свернуть самокрутку и присел на корточки, наблюдая за курицей. Он выкурил самокрутку до конца и придавил окурок каблуком башмака. Он припоминал какую-нибудь священную песнь, подходящую для этого случая, но, немного побубнив про себя, придумал свою собственную. Слова ее были такими:

Страх смерти исчез навеки.

Я умру, но снова воскресну.

И душа моя оживет.

Радуясь чистым рекам.

Я умру, но снова воскресну.

Аллилуйя, я снова воскресну.

Инман решил рассматривать то, что случилось, в таком ключе: по сравнению с полем перед стеной у Фредериксберга или массой людей, скопившихся на дне воронки, это было почти ничто. В том и другом месте он, возможно, убил какое-то количество человек даже лучших, чем этот Эбен. Тем не менее он решил, что никогда никому не расскажет о том, что произошло в этом лесу.

Инман поднялся, схватил курицу за ноги и, вытащив ее из развороченного живота ньюйоркца, отнес к ручью, где прополоскал в воде, пока она снова не стала белой. Он связал ей ноги обрывком бечевки, найденной у федерала, и оставил на земле. Она крутила головой и обозревала мир черными глазками с таким выражением, которое поразило Инмана и которое он определил как проявление необычайного интереса и восторга.

Он потащил ньюйоркца за ноги к пещере и посадил его рядом с товарищами. Пещера была настолько маленькой, что мужчины сидели кружком. Они казались ошеломленными и сбитыми с толку и своими позами напоминали пьяниц, которые собрались играть в карты. По выражению их лиц казалось, будто смерть оставила на них печать меланхолии, внезапного упадка духа. Инман взял кусок угля из старого костра у входа в пещеру и начертил на стене изображения животных с одеяла Сары, которые преследовали его во сне прошедшей ночью. В своей угловатости они напоминали ему, как непрочно человеческое тело по сравнению со всем тем, что остро и безжалостно. Его рисунки были почти родственны тем древним картинам, которые были сделаны индейцами чероки или кем-то до них.

Инман вернулся к лагерю, осмотрел лошадей и заметил на них армейские клейма, что очень его огорчило. Он отвязал их и по очереди отвел к пещере, оставив на них всю упряжь, кроме одного мешка для провизии. Туда он положил двух уже зажаренных куриц. Затем он выстрелил лошадям в головы. Это не доставило ему радости, но не было другого способа избавиться от опасности, которую они могли бы навлечь на них с Сарой. Инман сунул в ранец живую курицу, присоединив ее к уже приготовленным, и повесил сумку на плечо, потом отвязал свинью и потащил ее за собой на веревке. Вскоре место происшествия осталось далеко за его спиной.

Когда он вернулся к хижине, Сара уже развела большой костер посреди двора. Над ним висел котел с кипящей водой, и облака пара поднимались в морозном воздухе. Сара успела постирать его одежду и повесила ее сушиться на кусты. Инман, закинув голову, посмотрел на солнце и определил, что еще утро, хотя ему казалось, что прошло намного больше времени.