Холодная гора - Чарльз Фрейзер

— Если бы у меня была конюшня, вы бы могли спать там, — сказала она. — Но она сгорела.

— И амбар сойдет.

Она снова посмотрела в очаг, как будто отпуская его. Инман вышел на крыльцо, собрал мешки и пропитавшуюся водой подстилку и пошел за дом к амбару. Облака уже сильно поредели, и ближайший ландшафт хорошо вырисовывался под светом выплывшей из-за них луны. Воздух стал холоднее, чувствовалось, что к утру будет сильный заморозок. Забравшись в амбар, Инман зарылся со своими одеялами, насколько сумел, в кучу сухих кукурузных початков. Где-то в лощине заухала сова, ее крики постепенно удалялись. Зашевелилась и захрюкала свинья, затем и она замолчала.

Инман прикинул, что спать на кукурузных початках этой ночью будет холодно и неудобно, но все же лучше, чем на голой земле. Полоски лунного света проникали сквозь щели в стенах, и вполне можно было разглядеть «ламет», Инман достал револьвер из мешка для провизии и проверил десять его зарядов, затем протер его полой рубашки и поставил на полувзвод. Он вытащил нож и поточил его о чистую подошву башмаков, потом завернулся в одеяла и заснул.

Но проспал он недолго, его разбудил звук шагов по сухой листве. Он протянул руку и положил ладонь на револьвер, стараясь двигаться осторожно, чтобы не шуршали початки. Кто-то остановился в дюжине футов от амбара.

— Зайдите в дом, пожалуйста, — сказала Сара, повернулась и зашагала прочь.

Инман вылез из амбара, встал и засунул револьвер за пояс. Он задрал голову, рассматривая узкую полоску неба. Орион был виден полностью, он, казалось, оседлал ближайший хребет на другой стороне лощины с уверенностью человека, который знает свою цель и следует ей. Инман направился к дому и, приблизившись, увидел, что обклеенные промасленной бумагой окна светятся, как японские фонари. Войдя, он обнаружил, что девушка подбросила в очаг ветки гикори, пламя разгорелось, и в комнате было светло и тепло, как и должно быть.

Сара лежала в постели. Она расплела косу, и поблескивающие в свете огня волосы падали густой волной ей на плечи. Инман прошел к очагу и положил револьвер на маленькую полочку над ним. Колыбель была пододвинута ближе к огню, ребенок спал в ней вниз лицом, так что виднелась лишь торчащая из пеленок бледная, круглая, как шар, пушистая головка.

— С этим большим револьвером вы похожи на разбойника.

— Я и сам теперь не знаю, кем меня можно назвать.

— Если бы я попросила вас кое о чем, вы бы это сделали?

Инман обдумывал, в какую форму облечь ответ: «может быть», или «если смогу», или в еще какую-нибудь подобную уклончивую фразу.

Но он сказал:

— Да.

— Если я попрошу подойти сюда и лечь в постель со мной, но ничего больше не делать, вы бы смогли?

Инман взглянул на нее и подумал: интересно, что она видит, глядя на него? Какого-то призрака, заполнившего одежду ее мужа? Посетившего ее духа, то ли желанного, то ли вызывающего страх? Его взгляд остановился на стеганом одеяле, которым она укрылась. Квадраты на нем изображали застывших животных, большеглазых, коротколапых, неуклюжих, но важных, геральдических. Казалось, они составлены из отрывочных воспоминаний о животных, виденных в снах. Мощные загривки у них горбились, лапы ощетинились когтями, в широко раскрытых пастях торчали длинные клыки.

— Сможете? — спросила она.

— Да.

— Я знала, что вы сможете, иначе никогда бы не попросила.

Он подошел к кровати, снял башмаки и забрался под одеяло полностью одетым. Он лежал под одеялом на спине. Чехол тюфяка был наполнен свежей соломой и пах как-то по-осеннему, сухой землей и чем-то сладковатым, в основе этого аромата был запах самой девушки, похожий на тот, что бывает в мокрых зарослях лавра, когда после поры цветения лепестки опадают на землю.

Они оба замерли, как будто между ними лежал заряженный и взведенный револьвер. А потом через несколько минут Инман услышал ее рыдания.

— Я уйду, если так будет лучше, — сказал он.

— Молчите.

Девушка плакала некоторое время, потом перестала. Она села и, уставившись на угол одеяла, заговорила о своем муже. Она нуждалась лишь в том, чтобы кто-то терпеливо выслушал ее рассказ. Каждый раз, когда Инман хотел что-то сказать, она произносила: «Тсс!» Это была всего лишь ничем не примечательная история ее жизни. Она рассказывала о том, как они с Джоном встретились и полюбили друг друга. О том, как они строили эту хижину и как она работала вместе с ним на равных, словно мужчина: валила деревья, снимала с них кору и вырубала в бревнах зазоры. О счастливой жизни, которую они намеревались провести в этом затерянном месте, которое Инману казалось совсем непригодным для житья. О трудностях последних четырех лет, о смерти Джона, об убывающих запасах еды. Единственным светлым пятном был короткий отпуск Джона, время огромной радости, — в результате появилась девочка, спящая сейчас у очага. Если бы не ребенок, ничто бы ее не держало на этой земле.

Под конец Сара сказала:

— Это будет хорошая свинья. Она кормилась в основном каштанами. Я пригнала ее из леса и последние две недели давала кукурузу, чтобы жир вытопился чистый. Она такая толстая, что у нее глаз почти не видать.

Закончив рассказ, она протянула руку и дотронулась до рубца на шее Инмана, сначала кончиками пальцев, а затем всей ладонью. Она на мгновение задержала руку, затем убрала. Потом повернулась к нему спиной, и вскоре ее дыхание стало глубоким и размеренным. Он подумал о том, что она нашла некоторое успокоение, всего лишь рассказав другому человеку о том жутком одиночестве, при котором и свинья может оказаться источником счастья.

Несмотря на усталость, Инман не мог уснуть. Сара спала, а он лежал, глядя вверх, и наблюдал, как свет от очага на потолке постепенно слабеет по мере того, как прогорали дрова. Женщина не прикасалась к нему с нежностью так долго, что он уже начинал видеть себя каким-то другим существом, не таким, каким был. И участь его — нести это наказание, от которого ему не избавиться, и ему навсегда будет отказано в нежности, и жизнь его будет отмечена черной печатью. В этих беспокойных мыслях и неослабевающей тоске он даже не подумал о возможности протянуть руку к Саре, прижать ее к себе и держать так, пока не наступит день.

Краткий сон, которым он забылся, прерывался видениями, навеянными изображениями на одеяле. Звери гнались за ним в каком-то темном лесу, в котором не было убежища, куда бы он ни повернул. Мир этого темного королевства вобрал в себя весь ужас и направил его против него одного, и все вокруг было серым и черным, кроме клыков и когтей, белых, словно луна.

Инман проснулся оттого, что Сара трясла его за плечо и настойчиво повторяла:

— Вставай и уходи.

Серый рассвет с трудом просачивался сквозь промасленную бумагу на окнах, в хижине стоял холод, слышался отдаленный топот лошадиных копыт на дороге.

— Вставай, — твердила Сара. — Все равно, федералы это или местные, из отряда внутреннего охранения, для нас обоих будет лучше, если тебя здесь не будет.