Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина

class="p1">— Поблагодарите от меня вашего дядю… Я приду, непременно приду… — говорил Саша, обхватывая кулек, чтобы поднять его. — Ой-ой, какой тяжелый! — заметил он. — Прежний был легче…

— Это горшочек под масло попался тяжелый, — улыбаясь объяснил ему тезка, — да и мешок с мясом тоже тяжести прибавляет…

Не помня себя от радости, что все кончилось благополучно и так хорошо устроилось, Саша не шел, а бежал всю дорогу, хотя везти все покупки было нелегко. Радость прибавила ему силы; он все расскажет матери, только выберет удобную минуту; теперь, когда все устроилось, он ничего не скроет от нее… Да и зачем же скрывать, ведь она тоже порадуется… хоть и маленький его заработок будет, а все хоть на сапоги ему пригодится… На дворе, несмотря на свою поспешность, он остановился-таки на минуту перед Арапкой и потрепал ее мохнатую голову. И опять он сказал загадочные для Арапки слова: «Ну, Арапочка, порадуйся и ты за меня!..» Собака повиляла в знак сочувствия хвостом, хотя ровно ничего не поняла, чему ей радоваться. А когда мальчик ушел, она забилась в свою конуру и сладко задремала. Она была уже стара, эта Арапка, и дремота была ее нормальным состоянием, из которого она выходила, заслышав лишь шаги «чужого» на дворе, что случалось нечасто.

— Что это ты запропал так, негодный мальчишка? — встретила Сашу его мать. — Верно, по улицам слонялся, около кондитерских стоял! А я-то измучилася, ждавши… Два часа прошло, как ушел!.. Сестренки ждали-ждали тебя, да так и улеглись, не дождавшись!.. Два раза мать платок надевала и за ворота выбегала смотреть, не идешь ли… И под лошадей, думала, попал, и сани раскатились да зашибли… Чего-чего не передумала!.. Ну, где пропадал… сказывай?!

Такая встреча как холодною водой окатила Сашу. Лицо его вытянулось, он растерялся: мать редко сердилась и кричала на него.

— Извини, мама, ради Бога… Я на минутку в церковь заходил помолиться… У Москалева народу много, я дожидался… Потом к мяснику бегал…

— Да, бегал! — прервала его мать. — Целых два часа бегал! Для тебя все равно, что мать устала да у себя еще прибирать должна…

— Нет, мама, не все равно… И я знал, что мне торопиться надо, но нельзя было…

— Тебя посылать только… не облегчение, а беспокойство одно себе наделаешь… Ну, ну! раздевайся же скорее! — прибавила она, уже смягчаясь. — Озяб, что ли?

— Озяб… еще ветреннее стало, — проговорил он из уголка, где снимал свое пальто.

Чуткое ухо матери расслышало печальные нотки в его голосе.

— Так уж иди скорее, чаю напейся. Мы уже все напились, но я в самовар жару подбавляла и чайник прикрыла, чтобы не остыл.

Саша подошел к столу и, налив себе чашку, взял баранку. Несколько минут длилось тяжелое молчание; мальчик пил чай, мать сидела поодаль от стола, наконец она прервала молчание, сказав;

— Без тебя почтальон приходил, повестку мне принес на десять рублей… Это от брата; в прошлом письме он писал, что жениться задумал, ну конечно, ему в таком случае самому деньги нужны… Спасибо и за то, что прислал хоть это!.. Только теперь уж на его помощь нечего нам рассчитывать, надобно как-нибудь самим управляться… А ты… все купил, ничего не забыл? Да чего ты будто осовел! Уж не потерял ли ты денег?!

— Нет, мама, вот все деньги (он поскорее выхватил платок, и мать сама, пересев к столу, стала развязывать узелок), сорок пять копеек мяснику я заплатил и… и… Москалеву рубль восемьдесят. Всего сдачи семь рублей семьдесят пять копеек… ведь так, верно?

— Верно… Ну, погляжу-ка я, что ты купил… (она развернула мешок с говядиной) мясо хорошее, свежее! Надо снести его в кухню, там холоднее (она ушла и вернулась). Теперь провизию посмотрю. Да выпей ты еще чаю! Согрейся хорошенько! (Мать Саши делалась веселее, разговорчивее, раздражение, вызванное беспокойством и ожиданием сына, утихло.) Ну вот, полфунта чаю в восемьдесят копеек купил, а я сказала четвертку, я знала, что ты перепутаешь! Сахар! Да разве тут два фунта, тут гораздо более! Мука, ну, это, пожалуй, верно пять фунтов. Горшочек масла! Отчего же горшочек? Ведь я тебе чашку дала, куда же чашка девалась?

Саша стоял смущенный, не зная, что сказать, как приступить к рассказу. Куда девалась чашка? Он не хотел скрываться от матери, а только боялся снова взволновать ее, не хотелось ему также лгать и вывертываться, а потому он отмалчивался.

Наконец мать его выручила.

— Верно, разбил чашку или там, в лавке, разбили! Беда небольшая — недорого стоит. Хлеб, соль, крупа… А это что? Целый фунт конфет: а я тебе разрешила всего на пятнадцать копеек! А тут какой сверток, что еще может быть?! Пряники вяземские, вот как! Без моего позволения!

— Это, мама, мне подарили, — поспешил успокоить ее Саша, — знакомый приказчик… Я его не просил, он сам. И я, право, не виноват, что тут больше чаю, сахару, конфет… Я ему говорил, сколько всего, и у него на листе записано было. Он, верно, от себя прибавил… Я не виноват.

— Вот, право, чудеса! У него все знакомые; мясник знакомый и приказчик знакомый. Этак и купцы проторгуются, если тебе продавать будут по знакомству.

Она улыбнулась, сказав это, прежнего раздражительного тона уже совсем не было. Только того и ждал Саша, чтобы мать улыбнулась.

— Нет, мама, это не то… Приказчик мой тезка и ученик отца, он говорил мне, что любил его, и отец ему всегда пять ставил… И он не просто приказчик, а племянник Москалева. Потом, мама, я не хотел ничего скрывать от тебя, но ты рассердилась, закричала на меня, и я немножко струсил… Со мной случилась история, и оттого я опоздал. Только не сердись, не волнуйся и сперва выслушай меня!

И последовательно, безо всякой утайки, Саша рассказал матери приключение с саночками. В правдивом детском рассказе прошли перед ней все пережитые им тревоги из‐за пропавшей провизии: и помощь городового, и найденные им пустые саночки, и старушка, которой показалось, что ее задавили, и ее лопнувший мешочек, который напомнил Саше, что он клеить умеет, и несколько светлых минут в церкви, и мысль, что он может заработать Москалеву, и твердое намерение привести в исполнение эту мысль, наконец, последняя сцена в лавке и ее счастливые результаты.

Мать слушала его молча, только изредка покачивая головой; но в ее собственном правдивом и честном сердце не раз шевелилось сознание, что и она сама немножко виновата, послав его, неопытного, в такую тесноту и многолюдство навстречу разным случайностям. Она же посоветовала ему взять саночки, но