Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - Александр Пыльцын

Под шум и неразбериху при свертывании госпиталя и отправке раненых мы, забрав эти карточки и предварительно собранный нехитрый свой багаж, скрылись из виду. Смешно, наверное, было видеть со стороны двух молодых лейтенантиков: одного с рукой в гипсе и на перевязи, а другого — ковыляющего при помощи странного устройства из поясного брезентового ремня. Крадучись, медленно, но упорно мы удалялись от госпиталя.

Нам удалось незамеченными пройти километра два до перекрестка, на котором стояла прехорошенькая регулировщица. Ну, подумалось тогда, в регулировщицы берут только таких стройненьких, хорошеньких! Уговорили ее остановить машину, идущую в сторону фронта, и вскоре, неуклюже взобравшись в кузов, мы стремительно удалялись от своего госпиталя. Передвигаясь с переменным успехом, мы через двое суток, совсем недалеко от линии фронта, увидели полковой медпункт артиллеристов и попросили сделать мне перевязку, тем более что под повязкой был неприятный зуд. Гипс на руке Николая решили пока не трогать.

Сравнительно молодой, хотя и сильно усатый капитан-медик завел нас в палатку, и, когда он разбинтовал мою рану, я в ужасе увидел копошащихся в ней белых, жирных, не менее чем двух-трехсантиметровых червей. Наверное, моя физиономия сказала о моем испуге больше, чем я мог выразить словами, потому что доктор сразу стал меня успокаивать: «Не бойся, лейтенант, это хорошо, что эти два-три дня они тебе чистили рану и не дали ей загноиться. Опасности никакой нет». Обработали рану и отпустили, показав направление к медсанбату.

Каково же было мое изумление, когда я узнал уже знакомый мне санбат! Опять невероятное совпадение! Вначале там подумали, что я успел получить еще одно ранение, но когда мы рассказали, почему сбежали из госпиталя, нас поняли. Николай свой путь проходил через другой медсанбат, но и его приняли хорошо. Это произошло числа 15-го августа. А уже 18-го нас снова эвакуировали в ближайший госпиталь. На фронте «наркомовские» 100 граммов выдавали не только в наступлении, но и даже по праздникам раненым в медсанбатах и госпиталях. Поскольку 18-го был День военно-воздушного флота, праздник, хотя мы к авиации никакого отношения не имели, перед отправкой нас накормили обедом и выдали положенные по этому случаю наркомовские «сотки».

Везли нас недолго. Не знаю, только ли у меня случалась такая странная череда совпадений, но привезли нас в небольшой польский город за Бяла-Подляской (теперь уже не вспомню какой), в тот же госпиталь, из которого мы бежали! Перебазировавшись, он уже принимал раненых на новом месте. Здесь нам снова предложили обед, а по случаю праздника — и по «сотке». Естественно, мы не отказались и от второго обеда, и от второй чарки.

Отобедав, Николай сразу же бросился искать Азу. Но не успели мы опомниться от всего случившегося, как нас срочно повели к начальнику госпиталя. Это был небольшого роста и будто высохший подполковник, на тщедушной фигуре которого узкие, положенные тогда медикам, погоны казались даже широкими. Однако он обладал «громовым» басом, удивительно не подходящим к его росту и «щуплости». Как он на нас кричал! Казалось, стены комнаты, в которой это происходило, вибрировали и дрожали, как во время артналета или бомбежки. И дезертирами нас называл, и грозился нас направить в штрафбат, поскольку уже донес в особый отдел о нашем побеге, совестил нас тем, что по нашей вине жестоко наказана медсестра, а для крепости внушения разбавлял свои тирады специфическими сочными выражениями.

Мне почему-то (может, частично виной тому была двойная «сотка»?) все происходящее казалось скорее смешным, чем грозным. В ответ я спокойно ответил ему, что штрафбат, куда я и стремился, мне давно и хорошо знаком, а дезертируют обычно не к фронту, а от фронта. Медсестра же тут вообще ни при чем, так как мы просто-напросто элементарно выкрали свои документы во время предэвакуационной суматохи. Видимо, несмотря на свой оглушительный бас, подполковник был отходчив. Сравнительно быстро он смягчился, но все еще строгим тоном взял с нас слово, что если нам заблагорассудится повторить наш «подвиг», то мы поставим его в известность, и он сам поможет нам сделать это более разумно.

Ну и, слава богу, все обошлось. Только сестричку Азу было жаль. Зла она на нас не держала, так как мы втянули ее в эту авантюру с ее же согласия. А радость Азы от встречи с Николаем была такой бурной, что мне подумалось, будто и хорошо, что так получилось.

Через день-другой мне показалось, что мой новый лечащий врач, весьма миловидная женщина-капитан, лет, наверное, тридцати с небольшим, была чересчур внимательна ко мне. Вначале это мне льстило, и я вспомнил, что, когда проходил службу под Уфой в Южно-Уральском военном округе, у нас в полку была тоже врач-капитан. В нее буквально все офицеры полка были влюблены и часто по явно надуманному поводу старались попасть к ней на прием. Понять их можно было. Капитан медслужбы Родина была удивительно стройной брюнеткой необыкновенной красоты, с пышной прической под кокетливо надетой пилоткой, большими карими глазами под летящими крыльями бровей. Эту капитаншу с ней не сравнить.

Это внимание моей докторши казалось мне неестественным и даже каким-то навязчивым. Однажды во время перевязки, которую она делала то ли уж очень тщательно, то ли нарочито медленно, доктор-капитан попросила, чтобы я вечером, как стемнеет, пришел в назначенное место «поговорить». Возможно потому, что она была не менее чем лет на 10 старше меня, я не пошел на это свидание, придумав назавтра отговорку, что-то насчет расстроенного желудка. Конечно же, отношение ее ко мне сразу изменилось, и я был передан для дальнейшего «досмотра» врачу-мужчине, чему был весьма рад.

Через какое-то время в госпитале снова начали формировать команды для отправки в тыл. Только собрались мы, помня слова нашего громогласного начальника, идти к нему, как наша «попечительница» Аза сама нас разыскала, чтобы радостно сообщить, что по распоряжению подполковника мы зачислены в команду выздоравливающих и будем переезжать на новое место вместе с госпиталем. Поняли мы, что начальник госпиталя своим распоряжением упредил нас от повторения того «фортеля», который мы выкинули раньше.

Да мы и действительно стали уже похожи на выздоравливающих. Молоды мы еще были очень. А в молодости легче срастаются переломы, рубцуются и заживают раны, быстрее рассасываются шрамы на коже и… рубцы на сердце тоже. У Николая сняли гипс, но рука его еще не освободилась от марлевой подвески через шею, и он ходил на лечебную физкультуру. А я стал понемногу ощущать первые признаки появления самостоятельных движений ноги.

На следующий день всех нас погрузили на автомобили и перевезли уже теперь в польский городок Калушин, освобожденный еще 1 августа. От него до Варшавы было километров 65, но передовые войска фронта, вырвавшиеся вперед, уже кое-где форсировали Вислу южнее польской столицы. Разместили нас в хорошо сохранившемся здании на втором этаже, в небольших комнатах по 5–6 человек (к такому комфорту мы еще не были привычны!). И вот к нам, в офицерскую «палату», поступил раненый капитан из нашего штрафбата (он после ранения не вернулся в батальон) и сообщил мне приятную новость. Приказом командующего 70-й армии состоялось награждение за бои по окружению Брестской группировки немцев, и я награжден орденом Отечественной войны. Думаю, вам понятна моя радость по этому случаю.