Охота на лис - Майнет Уолтерс

Боб, который и в лучшие-то времена никогда не отличался особой сдержанностью, сжал кулак и потряс им перед ней.

— Лучше не приходи сюда, чтобы обвинять меня в воровстве. Ты сама воровка. Всегда ею была и всегда будешь.

— Не я воровала, — упрямо произнесла она, словно ложь, слишком часто повторяемая, приобрела налет правды.

Его реакции были столь же предсказуемы.

— Если снова займешься этим, я тебя вышвырну на улицу, — пригрозил Боб. — Меня не волнует, что ты помешанная старуха. Я не хочу лишиться дома из-за того, что ты не можешь совладать со своими воровскими пальцами.

— А вот если бы он нам принадлежал, нечего было бы и волноваться. Настоящий мужчина давно бы купил собственный дом.

Боб с грохотом опустил кулак на стол.

— Попридержи-ка язык!

— А какой ты-то мужчина, Боб Доусон? Только на людях крутой. А в постели размазня!

— Заткнись!

— Ты мне не запретишь говорить!

— Что, тумаков захотела отведать? — злобно крикнул он.

Он ожидал, что она, как обычно, съежится и уберется восвояси, но вместо этого в глазах Веры заиграла лукавая улыбка.

О Господи! Давно надо было привыкнуть к тому, что одними угрозами от нее ничего не добьешься. Боб вскочил на ноги, с грохотом отбросив стул.

— Я тебя предупреждал! — крикнул он. — Я тебе говорил, не связывайся с ним. Где он? Здесь? Из-за него в Рощу понаехало столько цыган?

— Не твое дело, — огрызнулась она. — Ты мне не указчик, с кем мне общаться, а с кем нет. У меня есть свои права.

Он изо всей силы ударил ее по лицу.

— Где он?

Пригнувшись, с ненавистью и злобой в глазах Вера прошипела:

— Он первый до тебя доберется. Вот увидишь! Ты ведь старик. Он тебя не боится. Он никого не боится.

Боб протянул руку за курткой, висевшей на крючке рядом с раковиной.

— Значит, дурак, — только и сказал он, выходя, и с громким стуком захлопнул за собой дверь.

* * *

Жизнь посмеялась над стариком Бобом и над его словами. Западный ветер закрыл луну тучами, и без фонарика Боб оказался почти слеп. Он повернулся к Особняку в надежде, что сможет разглядеть дорогу в свете, обычно струившемся из окон гостиной, успел удивиться тому, что большое здание погружено в непроницаемую тьму, и в ту же минуту на голову старику опустился молоток, раскроивший ему череп, и Боба поглотила черная ночь.

Сержант Монро устал от разговоров с пожилыми дамами, утверждавшими, что им ничего ни о чем не известно. Положив ногу на ногу, он скучающим взглядом обводил комнату, выслушивая возмущенное пыхтение Элеоноры Бартлетт по поводу его предположения, что ей может быть знаком человек, вторгшийся на территорию Шенстедской фермы. В поселке полно бродяг, а все прекрасно знают, что бродяги склонны к воровству. Что касается кампании травли полковника, то на самом деле это не более чем неверное истолкование одного или двух телефонных звонков, в которых Джеймса Локайер-Фокса поставили в известность, что его семейные тайны ни для кого не являются секретом. И скорее всего полиции известно, в чем обвинялся полковник, не так ли?

Вопрос был риторический. Элеонора, не дожидаясь ответа, в мельчайших подробностях перечислила преступления Джеймса по отношению к дочери, по-видимому, как заключил Монро, не только ради него, но и ради своего муженька. Она пыталась оправдаться, представив полковника в образе аморального чудовища, и если судить по задумчивому выражению лица Джулиана, ее замысел срабатывал.

— Кроме того, не забывайте, — закончила она на высокой эмоциональной ноте, — Генри принадлежал не Джеймсу, он принадлежал Алисе… И если кто-то и убил его, то убийцей скорее всего был сам Джеймс. Он ведь очень жестокий человек.

Монро сделал вид, что внимательно выслушал ее монолог, и поинтересовался:

— Вы можете привести доказательства каких-либо из выдвинутых вами обвинений?

— Конечно, могу. Мне все рассказала Элизабет. Неужели вы полагаете, что она мне лгала?

— В любом случае кто-то из участников этой истории лжет. По словам миссис Уэлдон, в момент зачатия ребенка полковник Локайер-Фокс находился за границей.

Вновь возмущенное пыхтение. Ну естественно, Прю пользуется непроверенной информацией, сплетнями и слухами. Если бы сержант так же хорошо знал Прю, как знает ее Элеонора, он бы понял, насколько она бестолкова. Как бы то ни было, Прю изменила свою точку зрения, едва только Элеонора пересказала ей все, что услышала от Элизабет.

— Вам следовало бы допросить Джеймса по поводу убийства и насилия над ребенком, — злобно выкрикнула она, — а не пытаться запугать меня только потому, что я за вас сделала вашу работу! — Она перевела дыхание. — Ну конечно, нам всем известно, почему вы не… вы ведь с ним друзья закадычные.

Сержант окинул ее презрительным взглядом.

— Я не унижусь до ответа вам, миссис Бартлетт.

Губы Элеоноры скривились в презрительной гримасе.

— Что бы вы там ни говорили, это правда. Вы ведь никакого серьезного расследования обстоятельств смерти Алисы не проводили. Вы все факты замолчали, чтобы спасти Джеймса от скандала.

Сержант пожал плечами:

— Если вы поверили тому, что сейчас сказали, значит, могли поверить всему, чему угодно. И я вынужден предположить, что все ваши заявления абсолютно необоснованны… включая и обвинения в адрес полковника.

Элеонора вновь принялась за самооправдания. Обвинения вполне обоснованные, настаивала она. Если бы дело обстояло иначе, Джеймс должен был бы ответить. Элеонора никогда не скрывала, что она звонит Джеймсу, в отличие от Прю, которая по природе трусиха. Если бы Джеймс решил все-таки нарушить молчание и представить свою версию событий, она бы, конечно, его внимательно выслушала. Ее интересовала только правда. Алиса была ее подругой, и нет никакого сомнения, что как дочь, так и сын Джеймса считают отца виновным в гибели матери. Для Элеоноры было истинным мучением представлять, какие страшные страдания пришлось вынести несчастной Алисе от бессердечного мужа… В особенности мучительным это стало после того, как Элеонора выслушала рассказ Элизабет о том, что она претерпела, еще будучи ребенком. И если бы в полиции правильно вели допрос, они бы сами все давно узнали.

Монро решил больше не прерывать ее излияния. Теперь его внимание занимало сравнение гостиной Бартлеттов с ветхими комнатами Особняка. Вся обстановка здесь была новой и безупречной. Мебель кремового цвета на пышном ковре с длинным ворсом. Стены шоколадного оттенка в тон мебели. Пастельные шторы в австрийском стиле, придававшие помещению с высокими потолками в викторианском духе «романтическое ощущение».

«Классный дизайн, — подумал сержант, — и очень дорогой притом, но абсолютно ничего не говорящий о людях, эту комнату населяющих, кроме того, что они богаты и вульгарны». В комнате не было картин, никаких фамильных вещей, сувениров, всех тех мелочей, которые так много говорят о владельцах и свидетельствуют о том, что здесь им уютно и хорошо. Да, думал Монро, насколько более человеческими кажутся гостиные в Особняке, в которых оставили свой след вкусы многих ушедших поколений и сотен самых разных людей, а протертые диваны и ветхие персидские ковры свидетельствуют о множестве перебывавших там собак.