Брусиловский прорыв - Александр Бобров

Потому и устранился Брусилов, что понял: это — конец, хотя никогда не был пораженцем. Он, видевший, как бегут под Тарнополем без боя его войска, вдруг стал надеяться на созданную революционную армию. Ключевым и самым печальным моментом в послереволюционной биографии старого полководца стало инициированное им воззвание нескольких бывших генералов ко всем русским офицерам отдать свои силы служению Красной армии. Оно было составлено и опубликовано весной 1920 года, когда польская армия вторглась на Украину и в Белоруссию. Подпись Брусилова стояла первой и, вероятно, оказала влияние на многих офицеров, которые потом были расстреляны в Крыму по указанию фурии революции — Землячки. Поседевший генерал признавался, что под грузом таких обвинений он готов был наложить на себя руки, если бы не вера в Господа.

С другой стороны, видя наступление на молодую Республику Советов со всех сторон, понимал, что это не столько белое сопротивление, сколько вторжение интервентов, и только Красная армия представляла в тот момент реальную силу, способную противостоять этим агрессивным устремлениям. Дело большевиков и национальные задачи России совпали. Поэтому Брусилов уже не колеблясь использовал свой авторитет для воздействия на военных в духе склонения на службу советской власти. Это, ещё раз подчеркнём, произошло только в 1920 году, когда польский захват угрожал западнорусским землям, где и начинался Брусиловский прорыв.

Вместе с тем до конца жизни он не одобрял ни целей, ни методов построения казарменного коммунизма. Свидетельством этому, как я уже упоминал, стали написанные во время лечения в Карловых Варах в 1925 году и опубликованные за границей после его смерти, в 1932 году, мемуары. Они вызвали очередную волну политических инсинуаций в адрес прославленного полководца, причём с обеих сторон. В мемуарах Брусилов ведь отрицательно отзывается и о большевиках, и о белогвардейских вождях.

Вот весьма характерный и витиеватый портрет Брусилова пера профессора Е. Месснера, который размещён на сайте «Русская императорская армия»: «Известно, что генерал Алексеев, приступив к формированию Добровольческой армии, обратился к генералу Брусилову с просьбой слать в эту армию офицеров с севера. Брусилов обещал, но обещания не исполнил, потому что он ушел во время Гражданской войны в нейтральность, не ставши в строй белых, но и не заразившись совкарьеризмом от зигзагопогонных подло-авантюристов, как Гутор, Бонч-Бруевич и другие. Общеизвестно, что он вышел из этой нейтральности в 1920 г. и помог походу Тухачевского на Варшаву тем, что, по предложению или по приказанию Кремля, обратился с воззванием к офицерам на ленинской территории, приглашая их вступать в Красную армию для борьбы с внешним врагом. Этим он положил основание тому совпатриотизму, который возник на Родине нашей в 1942 г. и который расцвел в зарубежье в 1944–1946 гг. В противоположность презренным совкарьеристам, совпатриоты заслуживают скорее сожаления, чем осуждения: в совпатриотизме есть любовь к Родине, наивная вера в эволюцию коммунистической власти и затем трагическое разочарование, горестное сознание своей ошибки.

Зарубежье возненавидело Брусилова за его совпатриотизм и не хочет слышать о его полководческих заслугах. Но припоминается такой эпизод из “1793 года” Виктора Гюго: матрос плохо закрепил пушку на батарейной палубе и орудие стало во время качки метаться, грозя пробить борты корабля, но матрос, с опасностью для жизни, принайтовал пушку; за смелость ему дали медаль, за небрежность — виселицу. За совпатриотизм можно Брусилова осуждать, но его полководческие заслуги должно признавать. Впрочем, заслуги Брусилова-полководца не велики».

Вот так поворот! А у кого же тогда они были больше, профессор?

Неприязнь сквозит в любом описании, даже самом безобидном — биографическом: «Отцом генерала Брусилова был генерал, в возрасте 68 лет женившийся на девушке на 45 лет его моложе и приживший (подчёркнуто мной: прижил по-русски — значит, обрюхатил без брака и венчания. — А.Б.) с нею нескольких детей, в том числе и будущего полководца».

Далее повествование сплошь и рядом пестрит такими инсинуациями: «Брусилов был зачислен лейб-гвардии в Конногренадерский полк. Успехи Брусилова в школе и состояние в гвардии дали ему возможность сделать блестящую карьеру, потому что он стал любимцем великого князя Николая Николаевича, будущего Верховного главнокомандующего. С его помощью Брусилов становится начальником Офицерской кавалерийской школы, а затем начальником 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии». А почему любимцем-то стал — за красивые глаза, усы или великий князь оценил его рвение по службе и целеустремлённость? Оказывается всё дело в фортуне — как говорится, везёт дуракам: «Счастье всегда сопутствовало Брусилову. Обладать счастьем — необходимое условие, чтобы стать полководцем-победителем. Брусилов стал им.

В Генеральном штабе очень косо смотрели на выдвижение генерала, не имевшего, во-первых, высшего военного образования и, во-вторых, не получившего строевой командной основы, какая создается при командовании полком: Брусилов сразу от теории (но не практики) тактики в Офицерской школе и от кратковременной тактической практики во 2-й дивизии конной гвардии вскочил в оператику. Его презрительно называли берейтором и были правы: берейтором был в манеже школы, берейтором остался на войне, предводительствуя армией, а затем фронтом.

Книга воспоминаний Брусилова и исторический роман о Брусилове советского писателя Юрия Слезкина рисуют духовный облик этого баловня судьбы. Он умел быть благодарным за сделанное ему добро: своего благодетеля, великого князя Николая Николаевича, в книге своей превозносит до небес (а это было нелегко сделать — ведь книгу редактировали и цензурировали коммунисты, которым Николай Николаевич весьма одиозен).

Он умел ценить заслугу людей, с которыми соприкасался. Данные им в воспоминаниях характеристики генералов Ломновского (драгоценного для него начальника штаба 8-й армии в бытность Брусилова командующим этой армией), Деникина (хотя он и возглавитель белых), Драгомирова Владимира, Ханжина до мелочей совпадают с мнением о них подчиненных им офицеров VIII армейского корпуса, 8-й армии. Но под влиянием личных симпатий и антипатий Брусилов бывал несправедлив, необъективен до безобразия».

Ничего подобного, профессор! — весь массив документов, воспоминаний, исторических книг позволяет сделать вывод о том, что Брусилов, даже ошибаясь в каких-то частных оценках, давал взвешенные и объективные характеристики. Да автор-злопыхатель и сам проговаривается: «Ненавидит он генерала Корнилова и обвиняет его в неисполнении боевых приказов и в том, что очертя голову лезет со своей дивизией вперед и потом несет большие потери (впрочем, Брусилов признает, что дивизия любила Корнилова). Можно было бы подумать, что ненависть к Корнилову вписана в “Воспоминания” Брусилова коммунистическими редакторами, но они разрешили Брусилову сказать о другом белом генерале, Алексееве, что он умен, что он сообразительный стратег (дано еще и третье определение: слабовольный). Таким образом, не в политической установке Брусилова-мемуариста или редакторов его мемуаров надо искать причины ненависти Брусилова к Корнилову. Нетрудно их найти: Брусилов пишет, что Корнилов, ставши в 1917 г. командующим 8-й армией, интриговал против главнокомандующего фронтом генерала Гутора, которого свалил и сел на его место, а сделавшись главнокомандующим фронтом, принялся интриговать против Верховного главнокомандующего, генерала Брусилова, и тоже, сваливши его, занял его должность. Мысль об этих воображаемых интригах мешает Брусилову судить объективно о таком крупном военачальнике, как генерал Корнилов».