Брусиловский прорыв - Александр Бобров

Почему так плывут цифры особенно прямых потерь? — необъяснимо, но характерно для отечественной истории, особенно для ядовитых летописцев. Вроде бы целые институты и госархивы работают, а стал, например, писать книгу о Московской битве — запутался в потерях! Вот данные Института военной истории: общие потери советских войск составили 1 805 923 человека, из них безвозвратные — 926 244 человека. Из строя выбыли 7 командующих армиями, из них четверо погибли, трое оказались в плену. Но это если считать с начала операции «Тайфун». Безвозвратные потери Красной армии только в одной Московской битве на 500 тыс. человек превышают аналогичные потери вооруженных сил США, Великобритании и Франции, вместе взятых, понесенные ими за всю Вторую мировую войну.

По другим подсчётам, продолжительность Московской битвы составила 67 суток — непосредственное наступление на Москву. Ширина фронта боевых действий — 700–1110 км. Общие потери — 1 021 700 чел. Как видим, сама ширина фронта менялась, и, естественно, по-разному учитывались действия и жертвы фронтов, соседних с главным — Западным, который возглавлял Жуков. А ведь это сражение было куда ближе по времени и по расстоянию к главным научным и прочим столичным институтам. Кроме того, даже при оперировании источниками крайне важна позиция исследователя или автора.

Например, Валентин Пикуль, как вспоминает в биографии его вдова, в последний год работал над романом о нефти, где, меняя название, хотел сохранить два определения — «грязная и жирная», и одновременно — над книгой

о Сталинграде. «Я ждала, что вот-вот он сядет за свой рабочий стол, чтобы выплеснуть на бумагу еще несколько глав. Но результат его раздумий был, как это часто бывало, почти парадоксален. “Прокрутив” в своей голове Первую мировую войну, Валентин Саввич написал всего одну страничку. Не для романа, а скорее всего для себя. Я ни о чем не спрашивала Валентина, боясь отвлечь, сбить с мысли, которая и так металась, как птица в клетке. Собственно говоря, спрашивать ничего и не надо. Текст странички, написанной Пикулем, по крайней мере мне, говорил о многом, если не обо всем.

Познакомьтесь с его содержанием:

“Война 1914–1917… это была великая война великого народа с великой опасностью, и русский солдат выиграл эту войну, а не проиграл. Судите сами: ни единой пяди Русской Земли мы врагу не уступили. Кайзер сумел ценою неслыханных жертв отодвинуть наш фронт только в Царстве Польском, только в Курляндии — тогда как на юге армии Брусилова захватили обширные земли Австро-Венгерской монархии… Так стоит ли повторять всякую ерунду, будто царизм потерпел позорное поражение в Первой мировой войне? «Позорное поражение» потерпел советский строй в 1941 году, когда Сталин и его прихлебатели — ценою жизни миллионов — не смогли отстоять от Гитлера колоссальные западные земли и допустили немцев до Москвы, и даже до Волги. Сами же немцы, участники Первой мировой войны, говорили, что русский солдат в войне 1914–1917 годов был куда как более стойким!!!

Это еще надо выяснить — что такое «свободная мысль»? Сейчас, как говорят, наступило время свободы, а потому позвольте мне самому решать, какая мысль свободная, а какая нет, и какую мысль я разрешаю высказывать, а какую — следует запретить. Мы все-таки живем в мире демократии, а посему требую всеобщего послушания, иначе свободы вам не видать!”… Такая вот страничка, после которой Пикуль переключился на “Барбароссу”. А роман о нефти так и остался незаконченным».

Запись, конечно, поспешная и не совсем корректная. Но каков разброс оценок в отношении Первой мировой! Вот лежит передо мной книжка того же Нелиповича С.Г. «Брусиловский прорыв. Кампания 1916» и там совершенно противоположные оценки плачевных итогов превознесённой Пикулем войны. Причём упреков и гадостей перечислено в адрес Брусилова, да и Алексеева, столько, что невольно думаешь: если лучшие командиры таковы, то что же о других-то говорить?

«До конца года, — пишет автор, имея в виду 1916 год, — по данным штаба фронта, направляемым ежедневно в Ставку, потери в результате наступления А.А. Брусилова составили: убитыми — 2930 офицеров и 199 836 солдат, ранеными — 14 932 офицера и 1 075 959 солдат, пропавшими без вести — 928 офицеров и 151 749 солдат, всего 18 006 офицеров и 1 436 134 солдата. Австро-венгерский Северный фронт с мая по декабрь (включая действия под Барановичами и в Румынии) потерял 1294 офицера и 43 764 солдата убитыми, 4769 офицеров и 211 705 солдат ранеными и 5981 офицера и 371 818 солдат пропавшими без вести. Германские войска потеряли в полосе наступления Брусилова 140 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

Таким образом, соотношение потерь русских войск к потерям противника составило 2: 1. Правда, русские войска захватили большое количество пленных и трофеев — 417 тыс. пленных, 1745 пулеметов, 448 минометов и бомбометов, 581 орудие и другое военное имущество. Но людские потери были гораздо тяжелее — в 5 раз выше, чем у противника. Если учесть, что из миллиона раненых в мае—октябре 1916 г. в строй вернулось только 204 тыс. человек, то следует отметить, что русская армия была совершенно обескровлена».

Ну и развенчивающие выводы делаются соответственные: «Результаты кампании безусловно повлияли на обострение политического кризиса осенью 1916 г. Но были ли эти результаты итогом чьей-либо злой воли? Уже в то время во всем обвиняли Ставку, оказавшуюся неспособной координировать действия главнокомандующих на фронтах. Руководство армиями Юго-Западного фронта со стороны А.А. Брусилова тоже было не на высоте: он не владел обстановкой (это сказалось и летом 1917 г., когда он стал Верховным главнокомандующим), не мог объединить действия своих армий, не желал видеть просчетов в подготовке операции, был пристрастен к подчиненным, самоуверен в действиях. Но все эти факторы, наряду с реальными возможностями войск, боровшихся с врагом в условиях его технического превосходства, кажутся подчиненными в сравнении с основной чертой действий и М.В. Алексеева, и А.А. Брусилова. Операция не имела четко поставленной цели. Наступление развивалось ради самого наступления, в котором априори предполагалось, что противник понесет большие потери и задействует больше войск, нежели русская сторона. На той же основе были запланированы операции германцев у Вердена и у союзников на Сомме. Они также стали яркими примерами стратегии истощения, на деле обернувшейся самоистощением. Но если кровь германских, французских и английских солдат была возмещена хотя бы снятием с постов творцов этой стратегии — Э. фон Фалькенхайна, Ж. Жоффра, Р.Ж. Нивеля, — то А.А. Брусилов резко “пошел в гору”. И лишь после провала июньского наступления 1917 г., которое велось по тем же канонам, что и в 1916 г., после разгрома под Тарнополем он был отправлен в фактическую отставку».

Все выводы делаются как в игре в солдатики: существуют лишь те войска и движения, что на полу, в стройных и опрокинутых рядах. А что творилось в тылах, кто вставал в строй, ради каких целей велась война и кто грел на ней руки? Разве прапорщики Гумилёв и автор писем из Коврова, фельдфебели Чапаев и Василевский не доказали, что солдаты бились мужественно и умело, что они разделяли наступательный пыл Брусилова? А вот автор развенчивающего труда убеждён, что наступление Брусилова привело к развалу русской армии ввиду: 1. плохого руководства операцией, 2. неудачного использования резервов. Битва превратилась в борьбу на истощение наподобие верденской и вызвала огромные потери (1,5 млн. против 0,8 млн. у австро-германцев), причем соизмеримых с затраченными усилиями стратегических результатов достигнуть так и не удалось. Итогом были деморализация армии и неспособность Российской империи как следует подготовиться к кампании 1917 г. (об этом читал также у Головина в книге «Россия в Первой мировой войне»). То есть начальный этап операции прошел успешно и по плану (Луцкий прорыв), а продолжение превратилось в очень неудачную и дорогостоящую импровизацию, которой лучше бы не было.