Взорвать Манхэттен - Андрей Молчанов

− Нужно. Связь по мобильному?

− Я тебе дам другой номер, − стесненно кашлянул он. – Рабочий телефон очень плохой, домашний – громче некуда, основной мобильный – вообще уши мира…

− Еще бы! – усмехнулся я. − Общение с американскими шпионами даже по разрешению свыше, требует потустороннего контроля. Угадал?

− Неусыпного, − подчеркнул он глумливо.

− Кстати, − сказал я. – Дальнейшее прохождение нашей дружбы предполагает доверие. И если вдруг вам придет в голову знакомить меня с вашими товарищами из всяких соседних служб, вы меня здорово обидите. Запомните: мои задачи просты: найти жулика и отобрать у него украденное.

− Я не дешевка, которая пытается выслужиться, − сказал он с негодованием, и даже попытался встать из-за стола.

Я понял, что переборщил.

− Дело в том, − поправился доверительно, − что меня таким образом пытались подставить на Украине, и я просто взбешен… А тут – дураку ясно, что полицейский, работающий с иностранцами, как это у вас… Имеет кураторов, вот.

− Да хрена ли с них толку, с этих кураторов, − покривился он. – Одна головная боль. С их благодеяний себе шубы не скроишь.

Я протянул ему конверт.

− Здесь – московские связи Жукова. Прижали в Штатах его супругу, она все и сдала.

− И какие же семейные реликвии утянул этот Жуков? – спросил Укрепидзе, перелистывая документы.

− Узнаешь в свое время, − пообещал я, не веря ни языку, ни ушам своим.

Добившись взаимопонимания с ключевой фигурой в исполнении своей миссии, я тронулся домой, но, когда такси проезжало мимо родного района, где я вырос, попросил водителя остановить машину.

Ленинские горы. По-нынешнему – Воробьевы. Старинное название им возвратили по праву, но прежнее наименование устойчиво пребывало в моем сознании. Трудно отказаться от того, что было заложено в тебе с детства.

Дом мой был неподалеку, но навестить его я, понятное дело, не мог.

Облокотившись на мраморный парапет, я, обозревая столицу с вышины, невольно примечал знакомые тропки бывших лыжных спусков, по которым гонял в детстве; покосился на церковку, куда прилежно ходила каждую неделю бабушка… Сколько лет прошло с той поры!

Хотел зайти в церковь, но передумал, пораженный неприятным открытием: асфальтовой площадкой на месте могил, располагавшихся ранее рядом с храмом.

Заасфальтированные могилы! И вспомнился католический храм в Манхэттене, неподалеку от Уолл-стрит, в самом сердце столицы мира, возле которого остановилась на светофоре наша машина. Рядом с ним – кладбище с ухоженными могилами еще восемнадцатого века. Вот и вся разница…

Интересная мы нация! С одной стороны – святая, благочестивая Русь. И корни ее проросли в наше время. С другой, – бесчеловечное, темное сознание, тоже исконно российское. Напрочь беспринципное и, увы, преобладающее. Погубило оно и царскую Россию, погубило и социалистическую, губит и нынешнюю, уже никакую, где вся национальная идея свелась к спасению собственной шкуры и крыши над головой. И, дай деятелям от коммерции участок в виде подходящего кладбища, и дискотеку на нем соорудят, и казино, не побрезгуют.

Я перешел дорогу и углубился в парк, шагнув в прошлое, в детство, на его тропы, не веря, что оно было − это восхитительное, беззаботное, солнечное былое, иссеченное невидимым и колким ливнем времени, медленно и верно сметающим все.

В том, моем парке, было много кустов смородины, барбариса, приземистых яблонь; здесь, в их весеннем цветении, гудели шмели и пчелы.

Теперь парк стал иным. Город стиснул его, наполнил своим смрадным дыханием, и некогда молодые тополи, чья листва еще трепетала в моей памяти, превратились в замшелые вехи ушедших лет.

Начиналась пора листопада, и унылость наступающей осени проступала везде, и печаль предстоящей зимы была в каждом дереве, словно вздыхающем про себя: ушло лето, ушли годы… А может, деревья понимали и вспоминали меня − идущего в своем прошлом до заветного луга с четырьмя юными кленами, где когда-то гонял в футбол, пил первое пиво с дружками и целовался с девчонками. Где они теперь, милые подружки?

Клены стали огромны, и нежные стволы их превратились в столпы, одетые плотной черной корой. Вот они, вечные мои друзья клены… Здравствуйте, дорогие! Спасибо вам, спутники юности!

Я поймал слетевший с высокой кроны прозрачный ажурный лист, уместив его, словно прильнувшего к сердцу, за полой пиджака.

Говорят, не надо возвращаться туда, где тебе было хорошо. Надо. И туда, где было хорошо, и где было плохо. Чтобы, окончательно осознав ушедшее время, идти вперед.

На площадке этажа меня поджидали менты. Уже известный мне потертый местный опер и участковый с папочкой.

− Зарегистрировались? – последовал учтивый вопрос.

Не отвечая, я набрал номер подполковника Укрепидзе. Вкратце объяснил ему ситуацию. Затем передал трубку настырному оперу.

Выслушав старшего товарища, он обратился к участковому:

− Оказывается, это наш коллега из ФБР… То-то я чувствую, какие-то странности…

− Все вопросы – по данному телефону! – Я предъявил ему визитную карточку Укрепидзе.

− Мы вам верим, товарищ, − сказал участковый, переписывая номер. – Но если появится этот…

− Я понял, − сказал я суровым голосом. – Задержу лично. Связь – двадцать четыре часа на проводе, бдительность гарантирую, оперативная поддержка моя, силовая ваша.

И – закрыл перед недоуменными физиономиями дверь. Жить в этом городе, не имея своего «укрепидзе» местному гражданину неуютно, иностранному – страшно.

Подполковник милиции Сосо Укрепидзе начал свою карьеру в Тбилиси, где сорок лет назад и появился на свет. Папа, мелкий партийный функционер, сразу же определил сына в столичный юридический институт, а затем позаботился о его распределении в московский уголовный розыск, где тот довольно успешно отработал более десятка лет.

Сосо женился на соплеменнице-москвичке, обзавелся детьми и трехкомнатной квартирой в панельной многоэтажке, расположенной в спальном районе Перово.

Жизнь, казалось бы, удалась, тем более, преодолев трудности перехода от недоразвитого социализма к бандитской капитализации, всевозможные милицейские перетряски и утрату идеологических ценностей, Укрепидзе остался на плаву и, хотя понимал, что с такой фамилией и национальной принадлежностью, генеральского чина не получить, в среднем звене он укоренился прочно, и до пенсии дотянет.

Когда же мафиозные образования проросли на государственной ниве, как чертополох на заброшенном пустыре, очнувшаяся власть решила дать конкурентам из организованной преступности отпор, создав соответствующие подразделения. В одно из них был переведен на значительный пост начальника отдела уже опытный к тому времени сыщик Сосо, и работа закипела неукротимо и круглосуточно. Казалось, вся профессиональная мощь лучших оперов и следователей обрушилась на обнаглевший криминал, в итоге распылив его.