Большой шеф Красной капеллы - Валентин Томин

Мое мнение, что Хёне за свою провокационную работу должен получить первую премию от нас, такую премию, чтобы не мог подняться.

Как он переходит к обстановке во Франции, Бельгии и других странах во время войны? Здесь он все же делает разницу. Он говорит — да, там, в Берлине, были изменники, здесь работал Гран шеф. Он восхваляет, какая была сеть, организация, затем заявляет, что Гран шеф и коммунисты этих стран имеют право на шпионаж. Они не немцы и боролись с Германией. Но что он делает дальше! Где-то он говорит положительно о нашей работе и заявляет, что там были сознательные шпионы, им удалось вовлечь в свою работу очень порядочных крупных деятелей, писателей и т. д. Они хотели бороться против нацизма, но не знали, что это связано с шпионской деятельностью: Автор считает, что в Красной капелле было все же несколько порядочных людей, таких, как Гримме, писатель Вайзенберн и др. Но в то же время о таких людях, как Кумеров, он пишет, что это будто бы продажная собака, работал на кого хочешь, потом, надеясь на помилование, стал выдавать всех. По Хёне, получается, что эти люди под конец жизни все хотели получить милость Гитлера. В отношении живых у него такие, например, утверждения — по поводу Греты Кукхоф один гестаповец говорил, что, пытаясь спасти свою жизнь, она начала в тюрьме писать оды в честь Гитлера. Страшнейшие провокации!

Само собой, понятно, что все это рассчитано на людей несведущих.

А вот что говорит он обо мне. Рассказывает, как создавалась организация в 36—39-м гг. Многое правильно, а потом начинается ложь. Он признает, что Гран шеф после ареста хотел вести какую-то игру, но и здесь, как утверждает, делал так, как вообще делается в разведках — пожертвовал другими. Называет таких людей, как Гроссфогель, Кац, Максимович, Робинсон (Гарри).

Именно Гран шеф и передал их в руки немцев. При том приводит подтверждения — так сказал Даллин или ктото другой. Он приводит показания и гестаповцев, которые остались в живых. Сейчас в Федеральной республике из руководителей зондеркоманды из трех умер только один — Гиринг. Остались Хейнрих Райзер, выполнявший там ежедневные задания с ноября 1942 года по май 1943 г., и в живых остался Паннвиц, который был арестован в Советском Союзе и возвратился обратно. Однако то, что не подходит из высказываний для Хёне, то он не дает этих свидетельств. Например, свидетельства Хайнриха Райзера. Это был гестаповец, как другие, только, с одной стороны, он был тупым, а с другой — это был единственный человек в зондеркоманде, у которого наши отношения были «равные» — он не верил ни одному моему слову, и я ему не верил. Он бился над тем, чтобы доказать в Берлине, что я — Отто — делаю свое дело, имею свое задание, и хотел убедить, что надо это прекратить. Но в Берлине были другие, заинтересованные в продолжении большой игры, и не принимали его утверждений. В мае 1943 г. его сняли. Но за то время, когда он был там, он вел себя настороженно. В разговоре с ним Жиль Перро сказал — есть какие-то оставшиеся бумажки, где говорится, что Гран шеф предал Каца. Услышав это, Райзер подскочил. Ответил: послушайте, если вы станете верить тому, что написано в гестаповских бумажках, вы никогда ничего не разберете. Об этом рассказывает Жиль Перро в своей книге.

— Вы должны знать, что каждый из нас по своей линии, все, кто был из СС или из абвера, каждый доносил в Берлин то, что он хотел, и то, что считал нужным.

Райзер сказал:

— Треппера обвиняют в арестах его людей?! Но эти аресты я проводил. Я арестовал Каца.

Он рассказал, при каких условиях это было сделано.

Он же арестовал Гроссфогеля, Максимовича. Треппер никого не выдал. По очень простой причине. У нас было критическое положение, мы должны были вести большую игру, мы знали, что Треппер имеет единственную возможность поддерживать радиосвязь через Компартию Франции. Мы знали, что если не привлечем его к большой игре, то она у нас провалится. Поэтому было бы абсурдом предъявлять ему какие бы то ни было требования в отношении людей. С самого начала он сказал — я полицейским, шпиком не являюсь. И нам это не нужно было. Ну а то, что я был прав, говорит Рейзер, что Отто вел свою игру, теперь все мы об этом знаем. Он вспоминает, как выезжал когда-то с охраной в тот раз, когда я будто бы передавал документы Жюльетт. Понятно, говорит он, я тогда не доверял Жильберу, но я не знал, как он мог в одно и то же время написать настоящее донесение для своего Центра, для Директора, который разоблачал наши планы, нашу игру.

Есть еще одна линия. Автор книги Хёне рассказывает о Гарри. Это важно в том отношении, что в крупнейшей провокации, которую сейчас ведет шеф французской контрразведки Роше, эта линия имеет свое значение. Говорится в книге, что Треппер принимал участие в аресте Гарри Робинсона. А как было дело на самом деле. Гарри в то время, когда у нас еще никто не был арестован, был уже известен гестапо. Этому были свои причины. Его жена была арестована в августе 42-го г. или в сентябре. В августе в Брюсселе был арестован Франц Шнайдер, который был связным между Берлином и Брюсселем, а также между Брюсселем и Гарри в Париже. Кроме того, он был самым близким товарищем Гарри.

Я особо подчеркиваю это потому, что данный факт в ближайшее время займет свое место на широкой арене, связанной с процессом, который предстоит в Париже по моему иску к шефу французской контрразведки.

Гарри был известен гестапо по документам с 1930 г. Но его не арестовывали. К Красному оркестру он никогда не принадлежал, мне никогда не подчинялся. Еще весной 41-го г. я сообщил Директору, что есть такой-то Гарри, с которым вот уже несколько лет мы не находимся ни в какой связи. Подозреваем его, что он является французским агентом, возможно, и агентом других стран. Ответили, что, если считаете нужным, можете встретиться, если сможете получать информацию без угрозы для организации, получайте... Я его встретил, и он открыто сказал мне, что вот уже несколько лет как порвал с Разведупром, что он не согласен с ними, что его подозревали в связях с французами. Что касается французов, сказал он, то я не являюсь французским агентом, но работаю с ними. Этого он не скрывал. Когда я ему сказал, что у нас это запрещено, что это не вопрос, что во время войны мы считали их за врагов, но из-за сохранения нашей сети не разрешено связываться с агентами, пусть даже союзных стран. Мы работаем самостоятельно, но если Директор считает, что можно какие-то материалы получать, это его дело.

С Гарри отношения сложились так: я никогда не знал его людей, он сам сказал, что может давать материалы, но он не станет рисковать своими связями и передатчиком, который имел в своем распоряжении. В своем распоряжении он имел и информаторов. Кроме того, у него было много информаторов среди французов. По моему мнению, он еще до войны был связан с англичанами, так как жил там. Подобрал связиста, который раз в месяц встречался с ним, получал материал, который мы и отправляли в Центр. Потом, когда Гарри остался без средств, я поддерживал его материально из средств своей фирмы «Симэкс». Но связей, прямых контактов у нас с ним не было. Когда у нас начинались провалы, я его уведомил, что «Симэкс» провалился, дальнейших связей не было. Знаю также, что о моем аресте он узнал через несколько дней.