Королева Марго - Александр Дюма

– А как ты получила это письмо? – продолжала расспросы королева.

– С нарочным моего мужа, которому было приказано сперва заехать во дворец Гизов и передать письмо мне, а уж потом отвезти в Лувр королю. Ведь я знала, какое значение придает этой новости моя королева, и потому сама попросила мужа распорядиться таким образом. И, как видишь, он меня послушался. Это не то, что мое чудовище Коконнас. Сейчас во всем Париже эту новость знают только три человека: король, ты, я да, пожалуй, тот человек, который ехал по пятам нашего нарочного.

– Какой человек?

– Ох, это ужасное ремесло! Представь себе, что наш несчастный гонец приехал усталый, растерзанный, весь в пыли; он скакал семь дней и семь ночей, не останавливаясь ни на минуту.

– А что за человек, о котором ты заговорила?

– Погоди, сейчас скажу. Всю дорогу, все четыреста миль, за нашим нарочным с той же скоростью скакал человек, которого тоже ждали подставы, и у него был такой, свирепый вид, что бедняга нарочный боялся в любую минуту заполучить в спину пулю из пистолета. Оба одновременно подъехали к заставе Михаила Архангела, оба галопом промчались по улице Муфтар, оба поскакали по Сите. Но, проехав по мосту Парижской Богоматери, наш нарочный взял вправо, а тот повернул налево по площади Шатле и пролетел по Луврской стороне набережных, как стрела, пущенная из арбалета.

– Спасибо, Анриетта, спасибо, хорошая моя! – воскликнула Маргарита. – Ты права, вести очень интересные... К кому же ехал этот второй нарочный? Надо будет узнать... А теперь прощай. Вечером встретимся на улице Тизон, да? А завтра – на охоте. Только выбери самую норовистую лошадь, такую, которая может понести, чтобы мы могли побыть наедине. Сегодня вечером скажу тебе, что надо выведать у Коконнаса.

– А ты не забудешь передать мою записку? – со смехом спросила герцогиня Неверская.

– Нет, нет, будь покойна, он получит ее вовремя! Герцогиня Неверская вышла, и в ту же минуту Маргарита послала за Генрихом. Генрих прибежал и прочитал письмо герцога Неверского.

– Так, так! – сказал он.

Маргарита рассказала о двух нарочных.

– Верно, – отвечал Генрих, – я видел того гонца, когда он въехал в Лувр.

– Может быть, он прискакал к королеве-матери?

– Нет, в этом я уверен; я на всякий случай вышел в коридор, но там никого не было.

– В таком случае, – глядя на мужа, сказала Маргарита, – он, наверно, приехал к...

– К вашему брату Франсуа? – спросил Генрих.

– Да. Но как это узнать?

– А нельзя ли, – небрежно сказал Генрих, – послать за одним из этих двух дворян и узнать у него...

– Верно, государь! – сказала Маргарита, очень довольная предложением мужа. – Сейчас пошлю за Ла Молем... Жийона! Жийона!

Девушка вошла в комнату.

– Мне нужно сию же минуту поговорить с Ла Молем, – сказала королева. – Постарайся найти его и приведи сюда.

Жийона вышла. Генрих сел за стол, на котором лежала немецкая книга с гравюрами Альбрехта Дюрера, и принялся рассматривать их так внимательно, что даже не поднял головы, когда вошел Ла Моль, и, казалось, вовсе его не заметил.

Молодой человек, увидев короля у Маргариты, остановился на пороге, безмолвный от неожиданности и бледный от волнения.

Маргарита подошла к нему.

– Господин де Ла Моль! He можете ли вы мне сказать, кто сегодня дежурит у герцога Алансонского? – спросила она.

– Коконнас, ваше величество... – ответил Ла Моль.

– Попытайтесь узнать у него, не пропускал ли он сегодня к герцогу человека, забрызганного грязью и как будто долго скакавшего во весь опор.

– Боюсь, что он не станет говорить об этом: за последние дни он стал очень неразговорчив.

– Вот как! Но мне думается, что если вы передадите ему вот эту записочку, он должен будет чем-то вам отплатить.

– От герцогини!.. О, с этой записочкой в руках я попытаюсь...

– Добавьте, – сказала Маргарита шепотом, – что эта записка сегодня вечером послужит ему пропуском в известный вам дом.

– А какой пропуск получу я?

– Вы назовете себя, и этого будет довольно.

– Дайте, дайте мне эту записку, ваше величество, – сгорая от любви, сказал Ла Моль, – я ручаюсь за все!

С этими словами Ла Моль вышел.

– Завтра мы узнаем, известно ли герцогу Алансонскому о польском деле, – спокойно сказала Маргарита, обращаясь к мужу.

– Этот Ла Моль в самом деле и любезен, и услужлив, – сказал Беарнец с улыбкой, свойственной ему одному. – И – клянусь мессой! – я о нем позабочусь.

Когда на следующее утро из-за холмов на востоке от Парижа взошло ярко-красное солнце без лучей, каким оно бывает в погожие зимние дни, в Луврском дворе все было в движении уже добрых два часа.

Великолепный берберский жеребец, стройный и нервный, на ногах которого видна была сетка переплетающихся жил, как у оленя, бил копытом о землю, прядал ушами и шумно выпускал пар из ноздрей, ожидая Карла IX. Но он был все же менее нетерпелив, чем его хозяин, задержанный Екатериной, которая остановила его на ходу, чтобы поговорить, по ее словам, о важном деле.

Они стояли в застекленной галерее: Екатерина – холодная, бледная, бесстрастная, как всегда, и Карл IX, который дрожал от нетерпения, грыз ногти и стегал двух любимых собак, на которых были надеты панцири, чтобы предохранить их от ударов клыков и чтобы они могли безнаказанно схватиться со страшным зверем. К груди панциря был пришит маленький щиток с французским гербом вроде тех, что нашивали на грудь пажей, не раз завидовавших преимуществам этих счастливых любимчиков.

– Примите во внимание, Карл, – говорила Екатерина, – что, кроме вас и меня, пока еще никому не известно о том, что поляки вот-вот приедут, а между тем король Наваррский – да простит меня Бог! – ведет себя так, как будто знает об этом. Несмотря на свое отречение, в которое я никогда не верила, он поддерживает связь с гугенотами. Разве вы не заметили, как часто он куда-то уходит в последнее время? У него появились деньги, которых у него никогда не было; он покупает лошадей, оружие, а в дождливую погоду с утра до вечера упражняется в фехтовании.

– Ах, Боже мой! – с нетерпением сказал Карл IX. – Неужели вы думаете, матушка, что он собирается убить меня или моего брата, герцога Анжуйского? В таком случае ему надо еще поучиться: не далее как вчера я нанес ему на камзол рапирой одиннадцать точек, а он насчитал у меня всего шесть. А мой брат Анжуйский фехтует еще искуснее меня или, по его словам, не хуже меня.

– Послушайте, Карл, не относитесь так легкомысленно к тому, что говорит ваша мать, – настаивала Екатерина. – Польские послы скоро приедут, и вот тогда вы увидите! Как только они появятся в Париже, Генрих сделает все возможное, чтобы привлечь их внимание к себе. Он вкрадчив, он себе на уме, не говоря о том, что его жена, которая, уж не знаю по каким причинам, ему помогает, будет болтать с послами, говорить с ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски и, кто ее знает, по-каковски еще! Говорю вам. Карл, – а вы знаете, что я никогда не ошибаюсь, – говорю вам: они что-то затевают.