Не вернувшийся с холода - Михаил Григорьевич Бобров

фон Партас и руководил мятежом, а потом его наследники почти сто лет правили Севером. От одной из женщин четвертого наследника родилась моя прапрабабка, а от нее мой прадед. Он был должным образом признан в качестве полноправного наследника Железной Короны. В качестве полноправного наследника шестнадцатой очереди…

Эсдес снова наполнила маленькую чашечку, и в полной тишине с удовольствием выпила:

— Как чудесно никуда не спешить! Лучшее изобретение цивилизации — отпуск! Так вот, прадед мой смирно лежал в пеленках, а Империя тем временем решила вернуть утраченное. Война длилась несколько поколений, прадед без малейших усилий передвинулся в очереди наследования на пятую позицию, а потом и на третью. Он тогда был уже глубоким стариком, скитался по замкам вассалов; один из вассалов — Уорвик, “Делатель Королей”, решил поставить на седое. То ли полагал, что до смерти старика успеет получше подготовить свою марионетку на трон, то ли просто решил досадить противной партии. Наскоро был составлен заговор, двое претендентов резво сломали шеи на охоте, и мой предок торжественно надел Железную Корону в единственном свободном замке Севера. Империя от подобной наглости даже прислала поздравление с восшествием на престол, я думаю — чисто механически, чернильные крысы в департаменте внешних сношений составили бумагу, а потом испугались признаваться, что рескрипт ушел по назначению.

Эсдес прервалась еще на чашку.

— А почему так важно, что Империя поздравила? — подняла брови Анна.

— Империя признала Север равноправной договаривающейся стороной, — пояснил Виктор. — Но про эту игру престолов можно пачку романов написать!

Синеволосая даже передернулась:

— Да что там романтичного? Скитания по тундре? Когда Император спохватился, что собственными руками узаконил самостоятельность Железной Короны, на Север наконец-то двинулась армия. Прадед так и не сбежал, а вот дед и отец скрывались в пустошах всю жизнь. Они тщательно хранили родовые грамоты, но жили уже полностью кочевыми обычаями, не забивая голову ни образованием, ни этикетом. И тут родилась я.

— Звучит пугающе.

— Детство было еще страшнее. Короче — когда погиб отец, я решила служить Империи. Именно премьер-министр вытащил меня из тундры, оплатил воспитание, образование и обучение, приличествующее дворянке. Он рассчитывал выгодно выдать меня замуж, так что не тронул сам, и никому не позволил… Помните в кино несколько сцен, как в Столицу прибывают на заработки, например, молодые парни либо там девушки?

Александровы переглянулись, нахмурились.

— Да судьбу Енота вспомните, как его товарища чуть не с порога в рабство продали! Если бы не опека Онеста, со мной могло быть так же.

— Но потом…

— Ну да. Потом! Я и не кинулась ему на помощь в последнем бою. Если честно, то Акаме не позволила. Меня до сих пор называют сильнейшей, но преимущество над Акаме или Тацуми у меня уже очень маленькое. В том последнем бою Акаме укатала меня до того, что кто-то ухитрился зайти мне за спину и вырубить латной рукавицей по макушке.

— А ваши родовые грамоты, не секрет, где?

Синеволосая безразлично пожала плечами:

— Хранились у Онеста. Наверное, там же и сгорели.

Допили чайник. Новый Анна ставить не пошла. Спросила:

— Суд в кино тоже отличался?

Генерал кивнула:

— В кино все было на площади, с флагами, в собрании народа. И голосовали только раз, после донельзя карамельной речи защитника. А так… Меня привели в небольшой зал. Раньше там сидел камергер и его подчиненные, чтобы всегда находиться под рукой.

— Постойте, — нахмурился уже Виктор. — Так дворец взорвали не при штурме?

— Нет, это уже много после. Потом расскажу, чтобы не отвлекаться. Ну вот, заводят меня в зал — а там Ривер, Енот, Акаме. И три-четыре десятка горожан в хорошей одежде. Старосты торговых гильдий, начальники цехов… Посмотрела им в глаза, поняла: дело плохо. Лица живые, выражение деловитое, взгляды острые, понимающие.

* * *

Взгляды острые, понимающие; лица умные, подвижные; если кто видел картину Рембрандта “Синдики цеха суконщиков” — один в один; разве только кафтаны да камзолы не глубоко черные, а гильдейских цветов. Мясники в багровом, уборщики в темно-синем, пекари в розовом, кузнецы в красно-рыжем, рыбники в зеленом почему-то, а в голубом, напротив, адвокаты, законоговорители; а в черном ювелиры, а кружевные белые воротники дарованы каменотесам сто лет назад за изящное мраморно-малахитовое строение городской набережной и пристаней на Великом Канале; а моряки…

Бесконечно можно разглядывать и перечислять до ужина. Главное, что плохо — взгляды острые, понимающие; лица подвижные. Умные.

— Итак… — Надежда обвела собравшихся единственным фиалковым глазом. Помедлила, вдыхая привычный для всех дворцовых помещений аромат духов, притираний, дорогих тканей, редких сортов дерева, навощенного паркета… Десять лет назад она впервые окунулась в запах роскоши; через пять лет дезертировала; и вот колесо завершило круг.

— Итак, Добрый Совет всех сословий выбрал тридцать присяжных судей, для того, чтобы определить меру и средство кары генералу Эсдес, без военной силы которой Имперская власть не могла бы обирать население… Эсдес! Имеете ли вы возражения по составу присяжных?

Обвиняемая безразлично прищурилась:

— Я их никогда не видела, а их мнение меня ни разу не интересовало.

— А зря… — прошелестела Акаме, но услышали тихий голосок все.

— Подавайте предложения! — Ривер откинулась на спинку кресла, положив пальцы живой руки поверх судейского колокольчика.

Присяжные некоторое время шушукались — видно было, что для приличия, что мнение они давно составили. Наконец, поднялся рослый плечистый мужчина в бело-зеленой шахматке почтовой гильдии:

— Смерть. Не будь Эсдес, Онест не продержался бы и полгода!

— Смерть! Они бы не посмели вводить новые налоги!

— Смерть! Императорская власть не…

— Смерть. Продажная полиция…

— Смерть! Распоясавшиеся бандиты…

— Смерть.

— Смерть!

— Смерть…

После двадцатого высказывания Акаме перестала считать голоса. Поднятием руки Ривер остановила присяжных:

— Может ли кто сказать причину, по которой приговор не может быть исполнен?

Поднялся Енот.

Присяжные зашумели по-настоящему:

— Мы читали твою записку!

— Мы знаем, что она заботилась о солдатах!

— Мы знаем, что в Империи она известна как победитель западных рыцарей!

— Ты пытаешься доказать, что она хороший человек!

— И что с того? Мы судим не ее качества, а ее поступки.

— Без ее силы правительство бы давно пало!

Енот простецки пожал плечами:

— Почтенное собрание. Я тоже сужу не по ее достоинствам…

И тут кто-то (вот всегда находится этот сучий “кто-то”!) выкрикнул из глубины: то ли с третьего, то ли с пятого ряда скамей:

— Че, правда не по величине сисек?

— К порядку! — Надежда грохнула в столешницу протезом, едва успев поймать покатившийся колокольчик.

Енот поглядел на обвиняемую, как будто впервые увидел. Зашел справа, слева. Пробежал взглядом снизу доверху. Обернулся к залу. Картинно сгреб левой рукой подбородок в горсть,