Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

– Ее мать! Мать Софи? И всех остальных? О ужас!!! – Луицци пробрала дрожь при мысли о такой извращенной низости.

Дьявол опять зашелся от сатанинского хохота, а Луицци, совершенно уничтоженный и разбитый, изнемогая от наплыва безумия, потерял сознание.

Конец второго тома

На сей раз Луицци оставался без сознания целых тридцать шесть дней. Если учесть, что все это время он ничего не ел, то, естественно, первое, что он почувствовал, придя в себя, был зверский голод. Барон хотел позвонить, но не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

«Что за черт, – запаниковал Луицци, – опять я упал? Но, кажется, я не бросался в окно, как в тот раз; общий паралич – не иначе…»

Арман вновь попробовал повернуться, но обнаружил, что крепко привязан к кровати. Он тихо позвал, но никто не откликнулся. Только женщина, что сидела в изголовье и увлеченно размачивала приличных размеров бисквит в большом стакане подслащенного вина, лениво обернулась, бросила на больного недовольный взгляд, а затем спокойненько отправила печенье в рот, сделала добрый глоток вина, аккуратно поставила стакан, взяла книгу и принялась читать, повторяя вслух каждую фразу. Арман хотел было как следует протереть себе глаза, дабы убедиться, что действительно проснулся, но, как говаривала славная женщина, так любившая сладости вкупе с вином, привязан он был «наглухо».

– Пьер! Луи! – закричал барон. – Луи! Пьер!

В ответ раздался лишь короткий смешок и звон бокала.

– Луи! Пьер! Канальи! Кто-нибудь, эй! – с новой силой завопил Луицци.

– Боже, вот малохольный! – пробормотала женщина.

И, ничуть не тревожась, она взяла огромную губку, что плавала в ведре с ледяной водой, и грубо прижала ее к лицу Армана. Этот способ лечения возымел свое действие: барон решил, что самое время пораскинуть мозгами. «Ну, хорошо, – подумал он, – по всей видимости, я был болен, и скорее всего – нервной горячкой; но, должно быть, я уже здоров, ибо чувствую только некоторую слабость во всем теле, а мыслю вроде бы достаточно ясно. Я прекрасно помню все, что со мной случилось, и могу пересказать».

И, перебирая про себя воспоминания, словно нищий, подсчитывающий на ладони медяки, барон громко заговорил:

– Да! Помню, прекрасно помню: госпожа де Фантан – это госпожа де Кремансе, Лаура – это госпожа Дилуа; бедняжка, она умерла от отчаяния, я убил ее! О Сатана, Сатана!

– Ну сколько можно, – заворчала сиделка, – опять начинается! Вот одержимый!

Наконец оторвавшись от книжки, она позвала:

– Господин Пьер! Господин Пьер!

Пьер, закутанный в хозяйский халат, появился на пороге, невозмутимо размачивая реймсское печенье в добротном шампанском из запасов барона.

– Что такое? Что-нибудь случилось, госпожа Умбер? – заикаясь и пошатываясь, спросил лакей.

– Он опять бредит. Нужно кого-нибудь послать за пиявками. Господин Кростенкуп говорил, что, если опять начнется бред, нужно поставить штук семьдесят на живот и налепить горчичники на икры и на пятки.

– А стоит ли тратиться на пиявок и горчичное семя? – усомнился Пьер. – У барона, конечно, много звонких монет, и господину Кростенкупу не жалко чужих денег на рецепты для аптекаря.

– Здоровье не может стоить слишком дорого, господин Пьер; это первейшее благо на свете, – наставительно произнесла госпожа Умбер.

– Ну и что? Лучше я буду болеть всю жизнь, чем отдавать по тридцать су за каких-то мерзких пиявок.

– Да, верно, господин Кростенкуп сам составляет счета. Последний раз, когда мы с ним лечили одного одинокого старика, пиявки стоили всего тринадцать су за горсть. Правда, покойник был всего-навсего биржевым зайцем, которому только три раза удалось обанкротиться.

– Ну уж ему-то было что намазать на хлеб!

– Не слишком жирно, господин Пьер. Порой ему и на опохмелку не хватало.

– Кажется, барон успокоился. Разве нельзя избавить его от кровожадных пиявок?

– Ну что вы! Я же говорю, он бредит! Опять начал свои сказки про прекрасных дам. К тому же ведь уже уплачено. Нельзя же не забрать у фармацевта купленный товар…

– Знаете, мне вовсе не жалко кошелек барона, просто мне кажется, нужно пощадить его шкуру. Взгляните на его пузо: оно и так все в дырках, как старая шумовка. Будто на него напала пиявочная оспа. Поставьте пиявок в счет, но не ставьте их ему на живот.

– Что ж, ваше распоряжение будет выполнено в точности, господин Пьер. Вот только как бы господин Кростенкуп не раскусил все завтра: ведь он будет искать дырки – он их каждый раз считает. А потому возьмите, пожалуй, сотню пиявок вместо семидесяти – ведь не все они впиваются в тело, как положено…

– И вы заберете их себе, госпожа Умбер, чтобы они затем пользовали других клиентов?

– Нет! Я отпущу их гулять по улицам с тросточкой в руке!

– Скажите, госпожа Умбер… Меня гложет одна мыслишка…

– У вас еще и мысли иногда бывают?

– Вы так много занимались с больными… Вы когда-нибудь видели, как эти гады занимаются любовью?

– Замолчите, грязное животное! – тоном возмущенной недотроги воскликнула госпожа Умбер. – Идите, делайте, что вам велят, и заодно пришлите мне стаканчик винца и печенье. А то у меня пупок уже к позвоночнику прилип.

– Может, шампанского?

– Благодарю, но я терпеть не могу пену – у меня от нее в животе бурчит. Пришлите то же, что и раньше.

– Бордо?

– Да, бордо.

– У вас, однако, забавный вкус. Право, это вино для несмышленых птенчиков, только сон нагоняет.

– Кстати, не забудьте о кофе. А то действительно что-то я такая вся сонливая…

– Ну что ж, прекрасно! Сейчас я сам все принесу. Вот только отправлю Луи к фармацевту.

– Это кучера-то? Да он, поди, еще не проспался!

– Ну и прекрасно! Вот в таком-то виде он и нужен! Никто не правит лошадьми лучше, чем он в мертвецки пьяном состоянии, а уж немножко винца вовсе не помешает ему дойти куда надо пешочком.

– Я смотрю, вино и вам не во вред; что-то вы так разлюбезничались…

– Я? Неужели я выпил лишнего?

– Вовсе нет; но ваши глаза блестят, как распахнутые настежь окошки в ночи.

– А это чтобы лучше вас видеть, госпожа Умбер, – пробасил лакей, приближаясь к сиделке, которая, вопреки обыкновению, вовсе не походила на старую каргу. Этакая аппетитная и весьма дородная пышечка от силы тридцати лет – слишком хороша для господина Пьера.

– Э! Э, господин Пьер! Вы слегка расчувствовались от винца…

– Ах, вам бы хоть капельку моих чувств…