Танцы мертвых волков - Георгий Ланской

Разомлевшие гости осоловело смотрят в потолок и ведут неспешную беседу. Старуха Кутепова о чем-то нудно бубнит Арине, нарядной, бросающей томные взгляды на папашу… Наверное Кутепова выговаривает той за ее поведение, но Арине уже море по колено. Но сегодня ссоры не будет. Не при маме.

Мужчины выходят покурить. На крыльце на корточках, по тюремному сидит Андрей Боталов и гладит по загривку довольно скалящегося Лобо. Сергей Сергеев, и Искандер Каримов, безликие, и совершенно разные, несмотря на майки одинакового покроя, обсуждают достоинства и недостатки современных автомобилей. Эта тема им близка и понятна. Сергей — таксист, на нем белая майка с красными сердечками и цифрой "семь" на спине. Искандер водит автобус номер "девять", и на его черной майке нарисованы не то шестерки с пузатым пиковым сердечком, не то девятки. Скорее всего, девятки, ведь Антон Курочкин, проработавший всю жизнь на нехитрой должности курьера, стоит поодаль и с подобострастием смотрит на Анатолия Ерохина. Тот ласково глядит на свою совсем взрослую дочь, помогая ей раскачиваться на качелях. Маша заливисто смеется. Она сумела сбежать из скучного женского общества и теперь наслаждается яркими красками умирающего лета. В дверях веранды стоит Лариса Земельцева и улыбается тонкими губами, в один момент почти превратившись в красавицу. Оркестр играет джаз.

Цветы тянутся к солнцу. Их лепестки отрываются, превращаясь в бабочек. Саксофоны нестройно выводят знакомую мелодию. Женщины выходят из дома и приглашают мужчин на танец. Даже мама и отец кружат друг друга под зажигательный ритм. Мы улыбаемся, и не синхронно дирижируем оркестром. Нет ничего приятнее осознания, что ничего не случилось.

Ничего не случилось.

Мы улыбаемся друг другу счастливыми улыбками. Солнце льет на землю золото, одуряющее стрекотание кузнечиков временами перебивает даже невидимый оркестр.

Все будет хорошо. Мы так думаем еще некоторое время, а потом с тревогой переглядываемся, услышав, как где-то вдалеке тоненькими голосами поют флейты. Наши гости еще не слышат. Мама спохватывается и убегает в дом, выходя оттуда через минуту с тортом в руках. Свечи горят и плюются огнем, их пламя чересчур высоко.

— С днем рождения, дорогой, — говорит мама и вонзает нож в толстый слой шоколадной глазури.

"Дорогой"?

Я недоуменно поворачиваюсь и понимаю, что остался совсем один. Брата нет. Свечи плавятся, растекаясь разноцветными глянцевыми лужами. Мама режет торт, и он сминается под лезвием, точно сделанный из губки. Из вишневой прослойки течет темно-красный джем, брызгая на стол. Флейты поют все ближе.

Это я, и таким я останусь навечно —

Один из заблудших,

Без имени,

Без верного сердца, чтобы направлять меня.

Это я, и таким я останусь навечно —

Безымянный.

Эти стихи — последняя попытка

Отыскать утраченную жизнь.

Саксофоны начинают фальшивить, один за другим начиная подхватывать истерику далеких флейт. Я испуганно оглядываюсь по сторонам, в поисках подмоги. Мои гости стоят на крыльце дома и бесстрастно взирают на меня, застрявшего посреди подозрительно зеленой лужайки, посреди которой стоит грубый, наспех сколоченный деревянный стол, с венчающим его раздавленным тортом. Свечи шипят, в бесформенной куче стеарина наверху еще можно узнать пятерку, а вот двойка уже сгорела, плюнув напоследок красным сгустком. Лужайку обрамляют камыши. Я делаю шаг вперед и по пояс проваливаюсь в вязкую жижу.

Флейты поют прямо над головой.

Дом с моими гостями, подобно большому плавучему кораблю медленно уходит к горизонту. Меня засасывает все сильнее и сильнее. Я барахтаюсь в черной грязи, безжалостной и холодной. Гости наблюдают, как я тону с безразличием. Старуха Кутепова вдруг достает из кармана бесформенного плаща платочек и машет мне, улабясь беззубым ртом. Небо стремительно темнеет, заволакиваемое тучами. Саксофоны истерически взвизгивают и затыкаются со странным бульканьем. Восковая пятерка на торте горит, но надолго ее не хватит. Я почему-то не могу оторвать взгляда от этого тусклого огонька. Стол неподвижен, как скала. Мне кажется, что если я успею добраться до него, пока горит свеча, меня что-нибудь спасет. Поэтому я, превозмогая боль в спине от угодившей туда пули, делаю два отчаянных гребка руками, весящими целую тонну. Жидкая грязь, облепившая меня со всех сторон, мешает передвигаться. Но я ползу по ней, словно муха, влипшая в мед, ползу, хотя рот уже черпает вязкую жижу, пахнущую тиной и кувшинками.

Свеча на торте гаснет. Ее тушит сильный ветер, несущий раненых чаек, и вырванный из старческой руки носовой платок.

Моя рука вцепляется в деревянную ножку стола.

Музыка над головой замолкает. Я протягиваю вторую руку, чтобы вытянуть себя на поверхность. В этот момент холодные скользкий пальцы под черно-зеленым слоем глянцево-мазутной жидкости хватают меня за ноги и тянут вниз. И на этот раз я сдаюсь сразу, бросив в небо последний взгляд. Все происходит слишком стремительно, я не успеваю даже крикнуть, не могу в последний раз попросить прощения. Но, может быть, ты услышишь мои мысли? Ты, кто уже более десяти лет сидел в моей голове…

Боль от пулевой раны беспокоит меня гораздо меньше собственной беспомощности, отчаяния запертого в клетке человека.

Олег, прости, за то, что я тебя убил….

Игорь, мне так жаль, что из-за меня ты умер…

Кто же я, темнота? Ответь…

Но вязкий холодный мрак молчит. Он слышит лишь живых, а нас больше нет…

Юлия

Ночью я почти не спала. После ухода Миронова Валерка носился по квартире, натыкаясь на мебель, матерно поминая ближайших родственников Миронова и всех сотрудников МВД. Перепуганный кот на всякий случай забился в шкаф, а попугай заперся в клетке изнутри, где сидел молча, прикинувшись чучелком. У меня же от новостей затряслись колени так, что я не то, что ходить — стоять не могла спокойно. Потому предпочла завалиться в постель, где молча смотрела в потолок, прокручивая свалившееся с неба разоблачение. Мысль, что Саша Семенов, рыхловатый паренек с доверчивым взглядом спаниеля оказался матерым убийцей, никак не укладывалась в голове.

В кухне стукнула дверца шкафа. Затем что-то стеклянно звякнуло, полилось, снова стукнула дверца. Валера показался в спальне с накрытой долькой лимона рюмкой в руке, распространяя вокруг себя аромат коньяка.

— Выпей, — приказал он.

— Не хочу.

— Тебя никто не спрашивает, хочешь или нет. Выпей и все. Иначе всю ночь будешь думать, как это вы с Мироновым проглядели такого хорошего парня…

— Да с чего ты взял? — вяло возмутилась я. Валера фыркнул, погасил ночник и, скинув штаны, залез под одеяло.

— А то я тебя не знаю? Пей, сказал… давай, голуба моя, за папу, за маму, за доброго мужа, который стережет тебя, как верный пес, хотя хочет выпороть, и даже менту этому шею не свернул…. Выпей, иначе не уснешь…