Мехлис. Тень вождя - Юрий Рубцов

«Нужно воспитывать любовь не к тылу, а к фронту, к переднему краю», — резонно подчеркивал Мехлис, критикуя политработников армии. Между тем начальника политотдела 141-й стрелковой дивизии больше двух недель не видели в полку, на участке которого немцы форсировали реку. Начальник политотдела другой, 160-й стрелковой дивизии, также предпочитал работать в тыловых частях, неделями не появляясь на переднем крае. Могут ли подобные политработники воспитать у подчиненных стойкость в бою, вселить в них мужество — риторически вопрошал корпусной комиссар.

Несвойственную ранее гибкость проявил он и в пропаганде приказа № 227. 19 сентября, то есть почти через два месяца после выхода приказа в свет, член ВС так ориентировал агитколлектив при политотделе 6-й армии: «По-иному сейчас нужно освещать и приказ тов. Сталина… Если мы в первое время акцентировали на том, что мы много потеряли в войне (на этом, как говорил ниже Мехлис, немцы спекулировали. — Ю. Р.) и нам нужно решительно отбросить самоуспокоенность и зазнайство, то сейчас мы должны сделать ударение на том, что этот приказ есть приказ победы над врагом».[161]

Возможность реализовать на более широкой базе свои представления о новых приоритетах в партийно-политической работе с учетом изменившейся обстановки Мехлису выпала очень скоро: 25 сентября постановлением ГКО он был назначен членом ВС Воронежского фронта. Любопытно, что представление к его назначению на эту должность Щербаков направил Сталину еще 9 июля. Но Верховный главнокомандующий лишь через два с половиной месяца пришел к выводу, что бывшему начальнику ГлавПУ РККА довольно играть вторые роли. Немногословно сообщил Лев Захарович эту более чем радостную весть жене: «Я переехал на другое место — немного севернее, чем был. На новой работе… Знакомлюсь с обстановкой, людьми…»

Но уже через неделю последовало новое назначение — на Волховский фронт. Театр военных действий был Льву Захаровичу отчасти знаком по выездам в качестве уполномоченного Ставки осенью и зимой 1941–1942 годов. Знал он и командующего фронтом генерала Мерецкова. «Дел у меня много, — писал Мехлис 28 октября. — Непочатый край работы. Все новые места, и приходится начинать с азов. Расстояния большие, очень большие. Надо больше разъезжать… Много выступаю на собраниях и митингах…»[162] Несмотря на усложнение решаемых задач, он наконец-то вздохнул спокойно: направление его на один из важнейших фронтов, который вместе с Ленинградским фронтом готовил прорыв блокады города на Неве, означало, что Сталин окончательно простил его.

И новоиспеченный генерал-лейтенант (а именно это воинское звание получил Мехлис с упразднением в конце 1942 года военнополитических званий в Красной Армии) стремился оправдать доверие. Имя вождя не сходило с уст нового члена ВС фронта. Чуть ли не каждый абзац доклада «О политической работе в наступательной операции», с которым он выступил 9 января 1943 года перед политработниками 2-й Ударной и 8-й армий, начинался со славословий Верховного главнокомандующего. Панегириками в тот же адрес уснащены и другие его выступления: превозносить вождя давно стало обязательным ритуалом.

Однако одновременно обращает на себя внимание и большая, нежели раньше, критичность, деловитость суждений Льва Захаровича. Он обоснованно критиковал партполитаппарат за шаблон. К концу 1942 года обстановка на фронте кардинально изменилась, а многие политработники по-прежнему твердили в духе приказа № 227, актуального для лета — начала осени. Точно так же лозунг, что судьба войны решалась на юге, под Сталинградом, был неверен для Волховского, Воронежского и других фронтов: там он людей расслаблял.

Именно в период пребывания на Волховском фронте бывший начальник ГлавПУ изучал и обдумывал проблемы воинского воспитания, политической работы, причем куда пристальнее, чем раньше. Настольными книгами при этом оставались, конечно, сталинские труды, документы ЦК ВКП(б), приказы и директивы наркома обороны и начальника Главполитуправления. Но не только. «С присвоением командных званий остро стал вопрос о повышении военной квалификации. Имею богатейший опыт. Надо его обогатить нашей военной наукой», — писал Лев Захарович жене, обращаясь с просьбой разыскать ему книги по военной психологии, «которые меня очень интересуют».

Интересовали в такой мере, что Мехлис не ограничивался только изучением специальной литературы, но и сам пытался «теоретизировать». «На войне плоть находит выражение в животном инстинкте — самосохранении, страхе перед смертью. Дух находит выражение в патриотическом чувстве защитника Родины. Между духом и плотью происходит подсознательная, а иногда и сознательная борьба. Если плоть возьмет верх над духом — перед нами вырастет трус. И наоборот», — так рассуждал он, говоря о путях укрепления наступательного духа воинов.[163]

Лев Захарович в своих выступлениях постоянно обращался к примерам из военной истории, причем не только отечественной, но и Древнего Рима, Османской империи, Пруссии, нередко цитировал, правда, несколько однообразно, К. Клаузевица, Ф. Энгельса. Особое внимание, это явственно видно, уделял наследию A.B. Суворова, боевым традициям дореволюционной русской армии. Вслед за Сталиным он понял, каким животворным источником национального самосознания, чести и достоинства выступает в условиях войны обращение к славным боевым страницам прошлого, как упоенно черпают современники уверенность в победе в патриотических деяниях Александра Суворова и Федора Ушакова, Александра Невского и Михаила Кутузова. Многое упрощал, но и это был несомненный прогресс для человека, до этого черпавшего героический пафос почти исключительно из истории Гражданской войны.

В телеграмме в Главное политическое управление, благодаря за помощь в присылке кинофильмов, он одновременно жаловался, что картина «Суворов» получена в одном экземпляре: «А ее надо иметь экземпляров двадцать, ибо для воспитания солдата она незаменима». А притчу о том, как императрица Елизавета Петровна хотела поощрить стоявшего на часах юного Суворова за усердие, но будущий великий полководец отказался получить награду даже из монарших рук, сославшись на запрет «Караульного устава», Лев Захарович считал столь наглядной для воспитания дисциплинированного бойца, что не раз рассказывал ее слушателям и потом, на других фронтах.

Проблемы поддержания высокой воинской дисциплины, судя по всему, очень беспокоили его, свидетельство чему — многочисленные следы размышлений на эту тему в бумагах Мехлиса. Прибыв на Волховский фронт, он с горечью отметил рост преступности как в целом, так и по отдельным, наиболее опасным, ее видам — измене Родине, дезертирству, членовредительству. Выступая перед работниками особых отделов НКВД фронта, член Военного совета не смог скрыть изумления перед феноменом довольно массового перехода на сторону врага: «Поражает, что за время этой тяжелой войны оказалось много предателей, что на первых порах боевых операций боеспособность наших частей оказалась не на должной высоте. Поражает то, что и до сих пор предательство — широко распространенное явление».[164]