Сокровище Родины - Михаил Николаевич Волконский

них я увидел сидевшую на ковре молодую женщину и узнал в ней свою знакомую. Да и трудно было не узнать её. Такой худобы я никогда не встречал.

Она сидела, охватив тонкими руками колени, и смотрела перед собою, как бы не видя того, что было перед её глазами.

По крайней мере, когда я подошёл к ней почти вплотную, она не шевельнулась.

Я снял шляпу, поклонился и проговорил:

— Вы не узнали меня?

Она вздрогнула и взглянула мне в лицо. Видно было, что она меня не узнала.

— Я приходил к вам, — пояснил я, — неделю тому назад, вы были тогда больны и лежали.

— Да, я была тогда больна, — вздохнула она, — теперь припоминаю, как сквозь сон… Постойте… Вы тот, которого я просила…

— О маяке «Дедалус»…

— Да, да, теперь помню, вы говорили, что идёте в Красное море, и я просила вас…

Она оживилась и заговорила быстрее.

— А вы остались и не поехали и не могли исполнить моей просьбы? — добавила она.

Я поспешил успокоить её.

— Нет, просьбу вашу я исполнил самым добросовестным образом. Я был в Красном море, проходил мимо «Дедалуса» и вернулся опять сюда.

Она вместо того, однако, чтоб обрадоваться, поникла головою.

— Да, да, вы исполнили её! — повторила она медленно и грустно.

— А разве не надо было исполнять?

— Тогда было надо, а потом вышло не надо.

— Но ведь вы сами просили!..

— Да, просила сама, я должна была просить.

Она замолчала и стала снова смотреть перед собою, отвернувшись от меня.

— Можно мне поговорить с вами?

— Поговорить, — забеспокоилась она, — поговорить…

Но где же поговорить?..

— У вас в домике.

— В домике, да…

— Или здесь, мне всё равно.

— Здесь… лучше здесь…

— Вот, сядем сюда, — показал я на стоявшую у двери скамейку.

— Вы сядьте на скамейку, — сказала она, — а я останусь на ковре. Мне так удобнее.

XVIII

— Вот видите ли, — начал я, усевшись, — тогда вы были больны и взволнованы, я не решился спросить, что означала ваша просьба. Объясните, зачем я должен был махнуть три раза платком у маяка «Дедалус»?

Она повернулась ко мне и улыбнулась одними губами.

— Вы спрашиваете невозможное, — ответила она.

— Почему же невозможное?

— Потому что я вам ничего не могу сказать…

— Но ведь я спрашиваю не из простого любопытства. Дело в том, что я получил конверт неизвестно откуда и на нём стоить надпись «Daedalus».

С ней произошло при этих словах нечто совершенно непередаваемое — так она встрепенулась вся… Она протянула ко мне руку, и рука эта задрожала у неё.

— Этот конверт у вас, у вас? Покажите мне его!..

В голосе её было столько беспокойной мольбы и вместе с тем болезненно-повелительной требовательности, что я, невольно подчиняясь ей, вынул и подал конверт.

Она схватила и стала рассматривать.

Глаза у неё заблестели, губы зашевелились.

— Да, это его конверт! — проговорила она. — Он присылал мне письма в таких конвертах.

— Откуда?

— Не знаю.

— Но кто он?

— Этого знать вам не надо.

— Нет, мне именно нужно знать это потому, что в конверте был банковый билет без всякой записки: я хочу знать, кто дал мне эти деньги.

— А как вы получили их?

— Это для меня непонятно тоже.

— Как всё, что он делает…

— Да кто же «он»?

Она улыбнулась на этот раз, просияв всем лицом, и покачала головою.

— Так как же вы получили этот конверт? — переспросила она.

Я стал ей рассказывать подробно обо всём, что случилось со мною с самого моего свидания с нею.

Своим чистосердечным рассказом я надеялся вызвать её тоже на откровенность.

— Это он, это он! — вскрикнула она, всплеснув руками, когда дело дошло до того, что я видел как бы сквозь сон в последнюю ночь.

— Вы говорите, он белокурый с усами?..

— Да, он несколько раз нагибался надо мною, дал мне бульону и вина, я отлично видел его лицо.

— И глаза у него серые, добрые-добрые!..

— Глаза действительно добрые.

— Таких глаз нет в целом мире, нигде… Да, это он. Так вы его видели, говорили с ним… И не знаете, где?

— Не знаю. Словно во сне. Я заснул на привале диких, которые вели меня в качестве пленника, а проснулся здесь, в открытом месте возле Порт-Саида, в промежуток же видел «его», как вы говорите.

— Да, это был он, и конверт его; он вам дал денег, он вас спас и перенёс сюда.

— Вот это-то мне и непонятно, как он мог это сделать.

— Он всё может. Если он спас вас, он спасёт и меня… О, теперь я буду его звать, я буду его звать! Он услышит и придёт, чтобы спасти меня.

Она вскочила, выпрямилась и запела грудным громким голосом, направляя звуки в высь, в пространство:

Приди, мой желанный,

Мой милый, приди,

Я жду тебя, милый,

Желанный, приди!..

Что-то было совершенно особенное в её пении. Напев казался прост, но она придавала ему столько выражения и страсти, что мне казалось, что я ничего подобного не слыхал до сих пор.

— Это его любимая песня! — обернулась она ко мне, — он услышит и придёт.

И снова запела:

Приди, мой желанный,

Мой милый, приди…

«Да она сумасшедшая!» — пришло мне в голову.

Действительно, глядя на её лицо, теперь можно было вполне подумать, что она не в своём уме. Она повторяла один и тот же куплет и всё с большим и большим исступлением. Наконец её пение перешло в неистовый крик, она вскинула руки кверху, упала на ковёр и задёргалась в судорогах.

Откуда-то из-за домика выбежала девочка-арабка и бросилась к ней.

На этот раз я постарался запомнить домик так, чтобы найти его наверняка, когда будет нужно.

В том, что я имел дело с сумасшедшею, я не сомневался. Безумным её речам нельзя было придавать никакого значения.

Может быть, всё, что она болтала, было только бредом, в котором «Дедалус» явился совершенно случайно. Таинственный же «он» тоже жил, пожалуй, только в её воображении, и она пристегнула его образ к моему рассказу совершенно произвольно.

Но я всё-таки решил узнать, кто эта сумасшедшая русская и почему она здесь в Порт-Саиде. Может быть, ей нужна помощь?

Ради этого я и постарался запомнить домик.

Я хотел завтра вернуться сюда, взяв с собою араба-переводчика, с тем чтобы расспросить девочку, с которой сам мог только разговаривать знаками.

XIX

На другой день, встав поутру, я отправился