Трансчеловек - Юрий Никитин

Ругаясь, я пообещал себе, что раз уж дал уступкулюбопытству, то теперь придется поневоле менять еще и суставы, а потом и кости.Иначе стану инвалидом.

Он находился от меня в двух-трех километрах, но я сразувыделил фигуру Кондрашова, укрупнил, чтобы видеть лицо. Он улыбнулся мне,помахал рукой и что-то прокричал, но со всех сторон рев взлетающих самолетов,стартовые хлопки, я сосредоточился на регуляторах уровня шума, отсекая звуки,что не относятся к человеческому тембру, услышал:

– …и не забудь, что сегодня мы встречаемся в Малом зале!

Рядом с ним слышались еще голоса, раздраженные и сварливые,в объективе промелькнуло чье-то разъяренное лицо, я сузил диапазон, отсекая ичужие голоса, пока Кондрашов не остался в абсолютной тишине, словно на сценеБольшого театра, сказал негромко:

– Разве сегодня пятница?

– А при чем пятница, – спросил он немедленно, – мысобираемся там каждую третью субботу месяца!.. ты что шепчешь, говори громче! Ятебя еле слышу.

– Поставь современные регуляторы, – посоветовал язлорадно. – И калибровщики. Я показываю то язык, то фигу, а ты нереагируешь.

Он скривился.

– Я и морду твою едва вижу. А что, появились новые? Сколькостоят?

– От трехсот до семисот универсальных часов.

Он почесал в затылке.

– Дороговато…

– Там еще можно ставить аннотации, – сообщил я, –разную дополнительную инфу, коррекцию местности, на которую смотришь…

– А могу видеть тебя старым и лысым чертом?

– Можешь, – заверил я. – если, конечно, внесешьдополнительные параметры. Вручную. А женщин сможешь видеть совсем голыми. Иликакими хочешь.

Он вздохнул.

– Правда какими захочу? Придется раскошелиться.

Город в ночи выглядит пугающе чужим, мрачным и опасным. Всездания – небоскребы, только одни на сто этажей, а другие на двести и дажедвести пятьдесят. Две трети – вытянутые к небу цилиндры, словно людипоселились в исполинских заводских трубах, прорезали ровные ряды окон иобосновались там внутри.

Еще не глубокая ночь, в окнах свет, из-за чего этигигантские трубы испещрены сверху донизу идеально ровными рядами светящихсяточек. Над небоскребами холодное застывшее небо, звезды из-за небольшого смогамигают все, но я сделал небольшое усилие, включил добавочное зрение изалюбовался каскадами неистового огня, что захлестывает могучими волнами небоот востока и до запада. Сияние магнитных бурь, которое «простые» наблюдаюттолько в северных широтах, мы можем видеть везде, как и преобразившиеся звезды,просто меняя светофильтры или переключаясь с гамма-зрения на рентгеновское.Бесподобную и захватывающую дыхание красоту неба в рентгеновском могут оценитьтолько те, кто смотрел именно на небо, а не на тусклый экран, где как болотныйгриб в тумане виднеются серые размытые половинки легких.

Я осторожно открыл дверь особнячка, загорелся свет, указываядорогу. Извилистая дорожка повела мимо домашних фонтанчиков, роскошных цветов,дальше толстые ковры, а в последней комнате на непомерно большой кровати яувидел укрытую одеялом до подбородка сухонькую старушку со сморщенным, какпеченое яблоко, лицом.

Врач поднялся при моем появлении. Я кивнул, он оглянулся исказал шепотом:

– Осталось не больше суток. Аппаратура работает идеально, нозавтра кровь будет прокачиваться уже через мертвый мозг. Мы сделали все, чтомогли, но…

Он умолк, развел руками. Лицо смущенное, в глазахвиноватость, как у добросовестного человека, что не мог сохранить жизньчеловеку, убедив в необходимости операции. Светлана прожила долгую жизнь, ноникакие ресурсы организма не в состоянии бесконечно долго поддерживать жизньдаже с помощью современной медицины.

Сверху нависают следящие за ее состоянием экраны, отприборов к рукам тянутся тонкие трубки. Сквозь прозрачные стенки видно, какправильными ровными толчками подается отфильтрованная кровь, имитируя работусердца. Там, под одеялом, прячутся трубки потолще, что так же принудительнопрокачивают через желудок, почки, печень все остальное необходимое. И так жеаккуратно забирают экскременты и мочу.

Веки ее чуть дрогнули, когда я присел рядом, даже губы чутьраздвинулись в улыбке, узнала, но, похоже, нет сил даже открыть глаза. Яосторожно взял ее за руку, больше похожую на высохшую птичью лапку.

– Света, – сказал я негромко, – Света… это я.Света, ты умная и все понимаешь, но сейчас ты ошибаешься. Ты полагаешь, чтоумираешь, но на самом деле ты засыпаешь. Очень скоро я тебя разбужу.

На губах ее оставалась улыбка, я поглядывал на монитор,показывающий активность мозга, почувствовал, что она слышит и понимаетзатухающим сознанием.

Врач оставил нас и ждал в коридоре. Я сказал отрывисто:

– Действуйте, как я сказал.

Он замялся.

– Может быть… подождать до завтра…

– Зачем?

– Ну, зафиксировать клиническую смерть… а уже тогда…

Я сказал жестко:

– Вы учились по старым программам? Забудьте про все этислюни насчет соблюдения всех ненужных формальностей. Она умирает, это ясновсем. И суток не проживет, как всем видно. Так что не медлите!

Он кивнул и отступил, скрывая смущение.

Светлану поместили в криогенную капсулу уже через час. Онатак и осталась в глыбе льда с легкой улыбкой на губах. Я тут же сбросил в банк,где мой счет, номер ее ячейки, чтобы плату за поддержание нужной температурыавтоматически снимали с моих депозитов, попрощался с персоналом и быстропокинул здание крионики.

Главу холдинга Холдеманна обуяла страсть к реформированию,очередь дошла и до нашего подразделения, что вообще-то является самостоятельнойфирмой, однако наша кровеносная финансовая сеть настолько общая, что нам,похоже, о самостоятельности лучше и не заикаться. Я покорно выслушал весьэтот бред о новом типе менеджмента, о более гибком управлении, умеломпланировании, что позволит достигнуть новых высот, в нужных местах кивал иговорил «да, конечно!», «совершенно верно, удачная мысль», «о, как вы до такогододумались?», но помнил предупреждение главного аналитика, что глава холдингавлез в слишком уж рискованные предприятия.

– И таким образом, – закончил он с подъемом, – мыдостигнем новых высот!

– Да, – согласился я. – Конечно, умелымпланированием и умелым вложением средств… можно достичь, да.

– Я надеюсь на вас, – сказал он с еще большим подъемоми энергично пожал мне руку. – Я рад, что вы так все приняли!