Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник) - Георгий Вайнер

На нижней точке пыхтел движком маленький «ровер», карабасовские бойцы в желтых жилетах и пластмассовых касках, опершись о краденые штакеты с табличками «Мосэнерго», которыми они огородили тротуар, опасливо глазели на мое вознесение. Карабас, как и поклялся мне, уселся в машину. Он ведь в отличие от своих неузнаваемо одинаковых ребят в касках запомнится наверняка очень многим прохожим, которых уже сегодня будут опрашивать РУОП, МУР и служба безопасности Серебровского.

А на верхней точке ветерок напрягал биллборд, пузырил парус японской каравеллы «Сони», бегущей по электронным волнам в какой-то другой, более красочный мир. Куда красочней! Ярче и красочней, чем у нас, мира не бывает. Только загробный.

Трос, на котором раскачивалась полегоньку моя люлька, соединял два придуманных фальшивых мира – ненастоящие мосэнерговцы в чужих, ворованных касках и ярко-красочный, загробно-виртуальный, ссаный, сонный «Сонин» мир.

А я, как водолаз, с унылого плоского дна дворового колодца всплывал на верхотуру, где надо мной, как наблюдательно заметил классик, струя была светлей лазури и, естественно, луч солнца золотой, пока я, мудило мятежное, искал на свою голову бурю. Бессмысленно предполагал, будто в буре есть покой! А на хрена мне покой? Хорошо придумали коммуняки: «Мир – народам! Покой – покойникам!»

Попутно я заглядывал во все окна, мимо которых проплывал на пути к бурному покою на крыше. Как космонавт, пролетающий над континентами, я посылал местным обитателям привет и пожелания мира их пятикомнатным хижинам.

Все, слава Богу, вернулось на круги свои – после революции самые дорогие квартиры в Москве были превращены в коммуналки и заселены нищими пролетариями. Теперь за каких-то пару лет шустрые риэлтеры расселили из коммуналок хозяев страны и продали дом за астрономические бабки наемникам капитала.

На втором этаже молодой жирноватый буржуй завтракал. Скорее всего ел ананасы и рябчиков жрал. Абсолютно было непохоже, что он верит полоумному поэту революции, будто день его последний приходит, буржуя. А зря! По-моему, социалистические революции неизбежны в нашем отечестве, как осенняя грязь и зимняя холодрыга.

Буржуи лето красное пропели, оглянуться не успели, как опять им ссут в глаза, едритская сила!

На третьем этаже мучили мальчика, мытарили ребенка по-черному. На черном рояле учили музыке. Дрочил, бедняга, гаммы. На бледной мордочке написано страдание. Не понимает, дурачок, что выполняет миссию. Он – новая генерация, культурный помет дикого российского капитализма.

А на четвертом этаже стояла перед окном голая девка. Со сна – пухломорденькая, мопсовидная, с острыми козьими сиськами и поджарым животом, под которым черный треугольник, как пиратский парусок, понес меня на волне вспыхнувшего желания. Она лениво и сладко потягивалась, а у меня ведро с карабином зашевелилось на коленях.

Забыв на миг, почему я здесь оказался, я снял каску и чинно поклонился. Девка вгляделась удивленно и засмеялась, сучка. Ах, как было бы хорошо спрыгнуть к ней на подоконник, как сизарь-голубь, поцокать клювом в стекло!

А трос волок меня выше, выше, еще выше, уже крон-балка над головой, я махнул рукой вниз – майна!

Люлька замерла, я ухватился за блок, для верности качнулся сильнее и соскочил на крышу.

Поднялся на кровлю лифтовой шахты, из ведра достал части карабина, быстро собрал, проверил, тщательно привинтил оптический прицел и взглянул через калиброванный окуляр на подъезд холдинга «РОСС и Я».

Сновали люди, бежали машины, суетила жизнь. Как всегда.

Все.

Я залег.

Локти – в бетон.

Приклад упер в плечо.

Закрыл на мгновение глаза.

Мир вокруг медленно меркнул.

Я выводил его реостатом – я погружался в себя.

Приглохли все звуки, беспамятство объяло полностью.

Я навсегда забыл голую девку с мопсовидной рожицей, дребезжащего гаммы пацана, дожирающего свой богатый завтрак буржуя, моих помощников из «Мосэнерго», Карабаса в кабине «ровера», скрестившего на счастье пальцы, исчезла Лора, я больше не любил Марину, ушла ненависть к Хитрому Псу.

Меня здесь не было.

Была только самая короткая линия между двумя точками – смертоносная гипотенуза между устьем карабина и железными воротами «РОСС и Я».

Я исчез – мой дух вселился в каленый синеватый ствол, в тяжелый усиленный патрон, я жил за частоколом ризок в оптическом прицеле, соединенных тонким крестиком цели.

Тогда я беззвучно позвал Цакуга-дзена.

И старый самурайский демон ответил мне сразу:

– Я с тобой. Ты готов?

– Готов… – не размыкая губ, крикнул я.

– Соедини свою душу с пулей…

– Моя душа в ее свинцовом сердце…

– Пусть она плавит свинец твоей яростью, болью и унижением…

– Моя боль ужасна…

– Пусть твое сердце будет холодно, как вечный лед… Не дыши, тебе это сейчас не нужно. Ты живешь силой и страстью мести…

– Цакуга-дзен, великий дух, у меня всего три секунды… Одна из них – на полет пули…

– Не думай об этом. Цакуга-дзен жив тысячу лет, а свершает лишь в короткие мгновения… Мне нужен миг, чтобы соединить воина, стрелу и Цель… Я слышу, как бьется твое сердце… Останови его…

– Цакуга-дзен, мне горько. Мы были как братья…

– Месть крепче братства, слаще любви, дольше памяти. Только смерть сильнее мести. Но Цакуга должен знать, что Цель достойна мстителя.

– Я стреляю в свою прожитую жизнь…

– Тогда открой глаза! Цель близка…

Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на крышах, подъезжал к воротам. Наружная охрана разгоняла пешеходов на тротуаре, головной джип на миг задержался перед расходящимися створками ворот. Эскортируемый «мерседес», бликуя на солнце фиолетовыми блиндированными стеклами, сбавил скорость и стал доворачивать к въездному шлюзу.

В крестике прицела бешено крутился черный толстый бублик переднего колеса, я видел, как оно смещается по оси, и Цакуга-дзен, самурайский дух мести, немо прошептал:

– Дай душе волю…

Одна секунда.

Указательный палец, бескостный, мягко упругий, не мой – в нем был дух Цакуга-дзена, плавно нажал крючок.

И толчка выстрела не ощутил.

Еще секунда.

Моя душа – раскаленный кусок свинца – летела над городом, над этим паскудным миром, над моей испакощенной жизнью.

И вдохновенное окаянство ушло из меня.

Прощай, Цакуга-дзен…

Перед поворотом с дороги – на въездной шлюз внутреннего двора – гибкая сцепка эскорта растянулась, водитель нашего «мерседеса» отпустил головной «джип» немного вперед.