Девятнадцать минут - Джоди Пиколт

Она все утро просидела, выстраивая хронологию выстрелов, и мысленно составляя план своей обвинительной речи, согласно тому как Питер Хьютон переходил от одной жертвы к другой. Первой была ранена Зоя Паттерсон, на школьном крыльце. Алиша Kapp, Анжела Фланг, Мэдди Шоу. Кортни Игнатио. Хейли Уивер и Брейди Прайс. Люся Ритолли, Грейс Мурто.

Дрю Джирард.

Мэтт Ройстон.

И другие.

Диана сняла очки и потерла глаза. Книга мертвых, карта раненых. И это только те, кто пострадал достаточно серьезно, чтобы их отправили в больницу. Были еще те, которых просто осмотрели и отпустили, сотни детей, чьи раны глазу не видны.

У Дианы не было детей. На ее работе мужчины, с которыми она общалась, были либо уголовниками, что было плохо, либо адвокатами, что было еще хуже. Хотя у нее был трехлетний племянник, которого наказали в детском саду за то, что он показал пальцем на другого ребенка и сказал: «Пиф-паф, ты убит». Когда ее сестра позвонила и вне себя от ярости говорила о правах человека, разве Диане тогда пришло в голову, что ее племянник непременно вырастет психопатом? Нет. Он был просто ребенком, который играл в игры.

Думали ли Хьютоны так же?

Диана посмотрела на лежащий перед ней список имен. Ее работа состояла в том, чтобы соединить эти события, но на самом деле ей было необходимо определить событие, случившееся задолго до этого, когда мысли Питера Хьютона незаметно перешли из «что, если» в «когда».

Ее взгляд упал на еще один список — из больницы. Корниер Джози. Согласно записям, девочка, семнадцати лет, поступила под медицинским наблюдением на ночь после потери сознания, еще у нее была рана на голове. Под документом о том, что пациент согласен на сдачу анализа крови, стояла подпись ее матери — Алекс Корниер.

Не может быть.

Диана откинулась на спинку кресла. Никто не решится просить судью взять самоотвод. Это все равно, что усомниться в ее объективности. А поскольку Диане еще не раз предстоит с ней работать, это будет не самый умный карьерный ход. Но судья Корниер должна понимать, что не сможет объективно работать с этим делом, если ее дочь проходит свидетельницей. Конечно, Джози не получила огнестрельного ранения, но тем не менее получила телесные повреждения во время выстрелов. Судья Корниер стопроцентно возьмет самоотвод. А значит, об этом можно не беспокоиться.

Диана опять вернулась к разложенным на столе документам. Она читала, пока буквы не начали расплываться, пока имя Джози Корниер не стало всего лишь одним из списка.

По дороге домой из здания суда Алекс проезжала мимо импровизированного мемориала в память жертвам Стерлинг Хай. В этом месте стояли десять деревянных крестов, хотя один погибший ребенок — Джастин Фридман — был евреем. Почему-то кресты установили не поблизости от школы, а около шоссе где видны были только воды реки Коннектикут. Каждый день возле крестов было несколько скорбящих, которые приносили фотографии, игрушки и цветы.

Неожиданно для себя Алекс остановила машину у обочины. Она не знала, почему остановилась сейчас и почему не останавливалась раньше. Ее каблуки проваливались в поросшую травой землю. Она скрестила руки натруди и подошла к крестам.

В их расположении не было определенной логики, имя каждого погибшего ученика было вырезано на пересечении перекладин. Большинство из учеников Алекс не знала, но кресты Кортни Игнатио и Мэдди Шоу располагались рядом. Оставленные у крестов цветы поникли, а зеленая обертка раскисла и смешалась с землей. Алекс опустилась на колени и расправила свернувшийся лист со стихотворением, приколотый к кресту Кортни.

Кортни и Мэдди несколько раз ночевали у них дома. Алекс вспомнила, как однажды застала девочек на кухне: они ели сырое тесто для печенья, вместо того чтобы испечь его. Их гибкие, как волны, тела, словно переплетались. Она вспомнила, как позавидовала им, таким молодым, которые еще не совершили ошибки, способной изменить всю жизнь. Теперь Алекс захлестнула обида: у нее по крайней мере осталась жизнь, которую можно было изменить.

Но заплакала Алекс у креста Мэтта Ройстона. К белому дереву была прикреплена фотография в пластиковой рамке, чтобы защитить снимок от дождя. На нем был Мэтт, его глаза блестели, а рука обнимала Джози за шею.

Джози не смотрела в объектив. Она смотрела на Мэтта, словно не видела больше ничего вокруг.

Почему-то Алекс было проще плакать здесь, у самодельных памятников, чем дома, где Джози могла услышать ее рыдания. И не важно, какой хладнокровной и собранной она старалась быть — ради Джози, — единственным человеком, которого ее не удавалось обмануть, была она сама. Она могла снова включиться в работу, словно ничего не произошло, она могла убеждать себя, что Джози очень повезло, но когда она мылась в душе или находилась на грани сна, Алекс начинала сильно дрожать, как дрожит человек после того, как, резко вывернув руль, избежал аварии, — а потом останавливается у обочины, чтобы убедиться в своей целости и сохранности.

Жизнь — это то, что происходит, когда не исполняются все «А если?…». Когда то, о чем ты мечтаешь, или на что надеешься, или — как в этом случае — чего боишься, проходит мимо. Алекс потратила достаточно ночей на размышления о везении и невезении, о том, насколько тонкая грань между ними, и том, как незаметно можно перемещаться то на одну сторону, то на другую. Этот крест, возле которого она стояла на коленях, мог запросто оказаться памятником Джози, с этой же фотографией. Если бы рука стрелявшего дрогнула, если бы он оступился, если бы пуля срикошетила, все могло бы быть по-другому.

Алекс поднялась и глубоко вздохнула. Направляясь обратно к машине, она увидела узкую ямку там, где стоял одиннадцатый крест. Когда поставили первые десять, кто-то добавил еще один с именем Питера Хьютона. Каждую ночь этот крест либо вытаскивали, либо оставляли на нем надписи. Этому даже посвятили статью в газете: заслуживает ли Питер Хьютон креста, если он все еще жив и здоров? И то, что ему поставили крест, — это скорбь или издевательство? В конце концов, тот, кто вырезал крест Питера, сдался и перестал восстанавливать его каждый день.

Оказавшись в машине, Алекс спросила себя, как она могла забыть, пока не пришла сюда сама, что в определенный момент кто-то посчитал жертвой и самого Питера.

С Того Дня, как называла его Лейси, она помогла появиться на свет трем младенцам. Каждый раз, несмотря на то что роды проходили легко и без осложнений, что-то было не так. Не для матери, а для акушерки. Когда Лейси заходила в родовой зал, она ощущала себя отравленной, слишком негативной, чтобы первой встретить нового человека в этом мире. Она улыбалась во время родов и предоставляла новоиспеченным мамам поддержку и необходимую медицинскую помощь. Но отправляя их домой и обрезая последнюю пуповину между ними и роддомом, Лейси понимала, что дает им плохие советы. Вместо всем известных «Кормите ребенка по требованию» и «Ребенка нельзя испортить лаской», следовало бы сказать им правду: «Этот ребенок, которого вы так ждали, не тот, кем вы его представляете. Вы не знаете его теперь. И не будете знать долгие годы».