Запах медовых трав - Буй Хиен

Луна торопливо удалялась к западу, как бы указывая дорогу Мэн.

Ранним утром, когда из-за горы еще не выплыло пунцовое светило, Мэн вышла из селения. Концы ее пояса цвета индиго доставали почти до самых пят, сбоку висел мешочек, в котором лежал вареный рис, завернутый в чистый белый платок.

Сестрица Рисовая рассада и братец Ветер весело провожали ее в путь.

Перевод Н. Никулина.

Тю Ван

ЦВЕТЫ ЖЕЛЕЗНОГО ДЕРЕВА

Каждый год в конце весны распускаются цветы железного дерева. Распустившись, они вскоре осыпаются, падая вниз, как тяжелые капли дождя. Миллионы крошечных нежно-белых лепестков, мелких, как полова, летят, застилая небо, и покрывают землю в лесу плотным ковром, оседая на поверхности больших камней и в густой листве. Лес железных деревьев простирается на сотни метров, и, когда разом осыпает он свои цветы, глазам открывается величественная картина запустения, подавляющего своей грандиозностью. Здесь, на склонах гор Чыонгшона, цветы осыпаются при каждом порыве ветра, и от этого шороха, отвечающего каждому порыву, издали кажется, что лес аукается и что-то шепчет.

Когда-то в ту самую пору, когда распускались цветы железного дерева, жители сел возле реки Авынг начинали праздник. Три села — каждое стоит на одном из рукавов Авынга — граничат друг с другом, но в каждом живет другое племя. Весной совершалось жертвоприношение небу. Люди из трех сел собирались вместе, и начиналась торжественная церемония праздника — отсекали голову тому, кого приносили в жертву, и горячей кровью орошали воды реки Авынг. Каждый год села поочередно выделяли человека для жертвоприношения. Очередность эта соблюдалась свято, и если бы какое-нибудь из племен нарушило ее, это посчиталось бы клятвопреступлением и мести не было бы конца. Никто не знал, с каких пор существовал этот обычай — отрубать головы. Обычаи на Чыонгшоне вечны, как горы, суровы, как камни, и жестоки, как джунгли. Так и шло: каждый год приносили в жертву человека, и, наверное, сколько лет было реке Авынгу — столько голов над ним упало. Казалось людям, что темные струи реки пахнут кровью.

Революция покончила с этим обычаем. Жители трех сел поклялись не нарушать единства и уже сообща ковали мечи, обмазывали стрелы ядом, охотились на тигров, вепрей и защищались от врагов — тэев. Враги доходили до самого Авынга, уничтожали горные поля, сжигали дома на сваях, убивали женщин и детей. Жители трех сел стреляли по врагу, отрубали врагам головы и бросали их в волны Авынга, возвращая ему свой вековой долг.

А когда покончили с тэями, пришли американцы, они нашли на карте и обвели красным карандашом место слияния трех рукавов. Их самолеты сбрасывали бомбы, обстреливали села, убивали людей, распыляли отравляющие вещества и губили лес и травы. Поля маиса и батата, рощи кокосов и бананов — все погибло, вместо деревьев теперь вырастали карлики, цветы появлялись без тычинок, плоды — без мякоти и к тому же самых невероятных, чудовищных форм. Тогда жители трех сел вновь поклялись: все вместе бить врага, бить до последнего, и вражьей кровью досыта напоить волны Авынга. Самой большой гордостью трех племен на Авынге было то, что ни тогда, в эпоху восьмидесятилетнего господства тэев, ни теперь не платили они налогов и не давали риса врагу, ни один человек не надел вражью форму и не взял в руки его оружие. Старики в селах, ударяя в гонги, заклинали внуков: «Кто пойдет за чужаками, станет врагом племени, врагом рек и гор, и да будет сброшен нарушивший клятву в воды священной реки!»

Был тысяча девятьсот шестидесятый год. Вновь распустились цветы железного дерева. Группа связистов прокладывала дорогу для снабжения фронта по вершинам Чыонгшона. Был отдан строжайший приказ — во что бы то ни стало сохранять полную секретность, чтобы неприятель не обнаружил артерию, питающую силы Сопротивления. Приказ гласил: всеми способами укрываться от врагов, избегать встреч с местными жителями. Приходилось обходить тропы, группа бесстрашных карабкалась по крутым склонам, продиралась сквозь чащу, там, где ни разу еще не ступала нога человека. У каждого была тяжелая заплечная корзина, они шагали друг за другом, след в след. Первый прокладывал дорогу — осторожно разводил ветви и раздвигал листья, проскальзывая в чащобу, за тысячу лет не видавшую ни одного человека. Второй шел сразу за ним, ступая по его следам. Третий, последний, небольшой палкой поправлял за собой гнилые листья так, чтобы не оставалось никаких следов. Ветви и лианы, разорванные или спутанные, тоже должны были быть приведены в прежний вид так, словно ничто их не коснулось. Каждый шаг был кропотливой, утомительной и изматывающей схваткой с джунглями. Листья, тысячелетиями падавшие на землю, спрессовались, и эта гниль кишела пиявками; едва почуяв запах крови, целые колонии пиявок поднимали головы, вытягивали трепещущие, жадные хоботки и шуршали, как прожорливые шелковичные черви. Внизу, на земле, и вверху, среди ветвей, затаились ядовитые змеи, скорпионы. Лес был полон тигров, леопардов, слонов, диких быков. Крокодилы нежились в глубоких ручьях, прятались в расщелинах под камнями и в глубине водопадов. От лесных мух, роившихся во влажном воздухе, было черно как от пыли. Смерть в джунглях могла настичь людей в любой момент, она подстерегала смельчаков под камнем, под слоем мха, в удушливых испарениях, иногда жгучих, а иногда таких ледяных, что роса замерзала на листьях.

Так шли дни. Связисты строили в горах Чыонгшона шалаши, хижины, укрытия: жили только минутами работы, словно навсегда распростившись со всеми привычными связями. Сколько раз они едва удерживались, чтобы не вступить в схватку с врагом, но необходимо было остаться невидимыми для врага. Однажды из своей засады они увидели, как сайгонские солдаты насилуют девушку. Одна автоматная очередь — и с бандитами было бы покончено, палец уже сам лег на спусковой крючок, но они стиснули зубы и продолжали путь. Много раз видели они издали спящих штурмовиков, опьяневших от меда лесных пчел, у них можно было захватить патроны и лекарства. Но в задачу группы не входило уничтожение врага, группа обязана была обеспечить полнейшую секретность… Укрываться от врага было нелегко, но еще сложнее и тягостнее оказалось избегать встреч с местными жителями: обходить их тропы, держаться вдали от жилья. Горцы Чыонгшона ведут подсечно-огневое земледелие и собирают в окрестных лесах съедобные клубни, плоды и молодые побеги бамбука. Это добрые сердца, чья теплота подобна лучам солнца, а чистота — белому цветку.

Группа связистов — старшего у них звали Лунг — часто переправлялась через верхний приток реки Авынг. Связисты прозвали его Кровавым ручьем. Он падал с высокой