Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

— Но это будет….

— Я заплачу, сколько вы скажете.

— Есть еще одна проблема — не все они здесь, придется везти из аулов — Хорошо. Сейчас я заберу, сколько есть, остальных — потом, как договоримся.

Через несколько часов, а именно столько согласно предписанию традиции длилось обязательное застолье, избежать которого, не мог даже Бес при всей своей независимости, на окраине села к его машине подвели группу, состоящую примерно из десяти очень странных людей, в основном это были молодые юноши — почти мальчики, но что-то с первого же взгляда поражало в них, однако желания разглядеть их получше, чтобы понять тому причину не возникало, скорее, наоборот — хотелось быстрее отвести глаза, чтобы не видеть их лиц, а вернее выражения их глаз. Так торопливо отводят глаза люди, натыкаясь взглядом на чье-то страшное увечье. В этом случае все было несколько иначе — физически, по крайней мере, на первый взгляд, юноши был вполне здоровы, правда худы настолько, что можно было смело вести речь об истощении, но потрясало не это. Увечье, страшное, отупляющее, превращающее человека в животное, было нанесено, судя по их глазам, сознанию этих больших детей Они смотрели не как люди — испуганно и покорно одновременно, они готовы были безропотно принять все, что сотворят сейчас с ними, пир этом не пытаясь даже понять — что же именно это будет. Ни удивления, ни любопытства, ни тем более — надежды — ничего не было в их глазах — только тупая, напрочь лишенная мысли покорность.

Обращаясь к ним, через опущенное стекло своего джипа, Беслан невольно, действительно, не желая этого, избегал смотреть им в глаза Он говорил короткими фразами, отрывисто и грубо, как привык разговаривать с большинством людей, глядя при этом поверх их голов, туда, где подсвечивая розовым обычно бледно-голубые, что повыше, и синие — те, что пониже и поближе к людям вершины гор, медленно сползало за них, заслоняясь горами на ночь, словно ширмой, вечное солнце.

Кто я такой, вам сказали — говорил между тем Беслан, — так вот, можете быть свободны: я за вас заплатил. Идите туда — он махнул рукой в сторону петляющей узкой и пыльной дороги, ведущей из селения — там дагестанская граница и ваша Россия. Никто вас не остановит. А если остановит, скажите, что вас купил и отправил туда я. Понятно? — Бес впервые посмотрел на людей облепивших, как овцы, его машину. Вяло кивнули, отвечая ему только несколько человек, остальные по-прежнему были недвижны в своем тупом оцепенении.

Однако это была уже не его, Беслана, проблема. Он резко нажал на газ и тяжелая махина « Хаммера» всей своей мощью рванулась вниз, устремленная к следующему селению, в которое он надеялся попасть до наступления ночи. В багажнике машины оставалось еще несколько сумок и чемоданов — он рассчитывал совершить еще сегодня, по крайней мере, одну сделку, подобную той, что заключил только что. Однако судьбе было угодно распорядится иначе.

Обугленную искореженную груду черного металла, лишь отдаленно напоминающую массивный корпус единственного во всей Ичкерии джипа марки «Хаммер», нашли лишь спустя несколько дней на дне одного из самых мрачных и труднопреодолимых горных ущелей. Поднять его наверх для детального исследования и экспертизы не было никакой возможности, а отдельные смельчаки, умудрившиеся с риском для собственной жизни спуститься вниз, сколь не старались, не сумели проникнуть внутрь того, что осталось от машины Издалека это было похоже на комок обгорелой бумаги, словно неведомый великан сжал массивный корпус джипа в своем гигантском кулаке, как прочитанную и сильно рассердившую его записку, к тому же еще и поджег ее — чтобы никто уж никогда больше не смог прочесть возмутивших его спокойствие строк, а уж потом, швырнул что есть силы горящий комок вниз, в глубокую узкую расщелину меж безмолвных древних скал. Извлечь из этого обугленного сплавленного намертво панциря не удалось ничего, невозможно было и понять что и кто находился в машине в момент ее страшного падения. И хотя оснований для самых мрачных и тяжких подозрений и взаимных обвинений было более, чем достаточно, в итоге, принято было соломоново во всех отношениях решение — считать, что Беслан Шахсаидов, прославленный полевой командир, генерал, и национальный герой погиб в автомобильной катастрофе, не справившись с управлением своей мощной, и, надо сказать, мало приспособленной для езды по узким извилистым горным дорогам, машины. Что ж, значит, на то была воля Аллаха, и с этим никто не посмел спорить.

Быстро и практически незаметно исчез из шумной, суетливой, хлопотной столичной жизни, покинув свой сверхприбыльный, как по-прежнему, утверждают все компетентные эксперты, бизнес, продав огромную, но уютную, похожую на старинную барскую усадьбу дачу в элитной подмосковной Жуковке, и потрясающую комфортной роскошью вкупе с изысками современного европейского дизайна квартиру в пентхаузе известного столичного отеля, квартиру в Москве, крупный преуспевающий российский бизнесмен Дмитрий Поляков. Нескольким из наиболее дотошных и наблюдательных московских журналистов, это исчезновение показалось странным Было предпринято две-три попытки журналистских расследований с выдвижением самых невероятных версий — от неудавшейся попытки государственного переворота ( речь — то шла все-таки об одном из магнатов в сфере торговли оружием ), до заказного похищения. завершившегося заказным же убийством. Однако ничего вразумительного так и не прозвучало.

Всколыхнувшиеся было страсти, быстро улеглись, погашенные водопадом очередного политического скандала и очень скоро о том, что жил в Москве такой человек — Дмитрий Поляков, никто уже не вспоминал. Тем более не желала вспоминать о нем единственная, состоявшая с ним в самом близком кровном родстве женщина — его мать. Одиночество, в котором оказалась она после смерти мужа и исчезновения сына, словно развязало ей руки — ее часто можно видеть теперь на малочисленных, но шумных и без меры агрессивных митингах коммунистической оппозиции, с обязательным портретом Сталина в руках, выкрикивающей самые грозные и грязные проклятия в адрес нынешнего режима.

Появление же в одном из небольших монастырей, затерянных в бескрайних лесных просторах на самом севере России нового брата, принявшего при постриге имя отца Михаила, осталось и вовсе никем, кроме малочисленного весьма, монастырского братства, незамеченным.

Здесь, в заснеженных большую часть года лесных чащобах, в маленькой полутемной — в пол-окна, но замечательно напоенной ароматом свежеструганных деревянных стен, плавящегося воска свечей и лампадного масла, монастырской келье было теперь его единственное жилище. После нелегкого дня, заполненного тяжелым физическим трудом — монахи своими силами обновляли монастырские строения, валили лес — на стройку и на дрова, вели немудреное, но хлопотное монастырское хозяйство, и обязательных многочасовых служб и молитв, отец Михаил засыпал легко, быстро и счастливо. Случалось, ему снился сон, все один и тот же. Во сне он, вроде, бесконечно перечитывал некий длинный роман, с запутанным весьма, исполненном мистики сюжетом, и никак не мог дочесть его до конца, ибо каждый раз начинал читать сначала, с первой главы, действие которой разворачивалось в далеком и совершенно незнакомом ему городе — Париже, жарким летом, когда плавится асфальт и душно даже под распахнутыми зонтиками маленьких уличных кафе. Эту картину, затерянному в снежных северных просторах России, отцу Михаилу, представить было особенно сложно — в который уже раз он начинал читать роман сначала.