Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне - Леони Фрида

Алава, узнавший достаточно, чтобы подозревать неладное, подал официальную жалобу, заявляя, что действия короля в отношении повстанцев могут привести к войне с Испанией. Карл отвечал: он не позволит себя запугивать во внешнеполитических вопросах, относящихся к важнейшим интересам Франции. Алава пожаловался Екатерине, но она и без того была сердита на посла, мелочные доклады которого о ней, больше похожие на доносы, из месяца в месяц поступали Филиппу и усугубляли его и без того настороженное отношение к бывшей теще.

После многократных приглашений, оставленных без ответа, 12 сентября 1571 года Гаспар де Колиньи наконец прибыл ко двору в Блуа, заручившись охранной грамотой за подписью короля Анжуйского и Екатерины. Адмирал поддался на обещание обсудить многократные случаи нарушения Сен-Жерменского мирного договора. Наконец-то для Екатерины забрезжил проблеск надежды в отношении замужества Марго. Еще больше надежд внушало ей пребывание Колиньи при дворе: оно уравновешивало наличие вооруженного мини-государства в Ла-Рошель, где Жанна, ее сын и прочие гугеноты жили по своим законам. Географически они находились на территории Франции, с политической точки зрения — нет. Что же до Карла, то присутствие Колиньи представляло для него возможность сделать шаг к войне в Нидерландах. Король не решался на это, пока между ним и адмиралом не будет достигнуто полного согласия. Колиньи попросили приехать неофициально. Многие из его сторонников в Ла-Рошель умоляли адмирала не ездить, опасаясь угрозы его жизни, если не со стороны Екатерины, то со стороны Гизов и прочих ультра-католиков. Четко понимая свою ответственность как вождя гугенотов и зная, какой разрушительный эффект вызовет его смерть, Колиньи, однако, считал, что обязательно должен встретиться с королем. Для этого специально был выбран город Блуа, именовавшийся «столицей мира», поскольку в Париже было намного опаснее.

Прибывший адмирал нашел Екатерину в постели с лихорадкой, поэтому король принимал его в спальне матери. Непринужденность встречи соблюдалась тщательно до малейших деталей. Налюбовавшись, как ее сын беседует с Колиньи, Екатерина попросила, чтобы адмирал подошел и поцеловал ее. Карл при этом пошутил: «Теперь, когда вы с нами, отец мой, мы вас больше не отпустим». Память о недавней войне и глубокое недоверие друг к другу сказывались в напряженном молчании, говорившем о том, как тяжело восстановить былую близость. Екатерина еще немного побеседовала с адмиралом, затем он навестил герцога Анжуйского, также прихворнувшего, который встретил адмирала весьма любезно. За пять недель, проведенных Колиньи в Блуа, Карл, демонстрируя свое расположение, осыпал его дарами и милостями. Адмирал получил 100 тысяч ливров компенсации за личные потери в войне и годовой доход в 160 тысяч ливров, эквивалентный сумме дохода его брата от церковных бенефиций. Все его конфискованные владения и имущество обещали возвратить. Ему также разрешили повсюду передвигаться с эскортом из пятидесяти дворян — привилегия, обыкновенно положенная лишь принцам.

3 октября Екатерина получила от Козимо письмо, объявлявшее, что он решил присоединиться к Священному союзу против турок. Увидев в этом возможность снискать расположение своих имперских хозяев, Козимо решил не упускать ее. Он также ясно дал понять, что французам нечего рассчитывать на его поддержку в войне в Нидерландах. Наконец-то возникло как раз такое препятствие задуманному королем предприятию, которого Екатерина давно ждала. За этим последовала убедительная победа союза над турками в морском сражении при Лепанто, одержанная 7 октября. Нежелание Екатерины быть вовлеченной в конфликт против испанцев теперь имело под собой веское основание, и она быстро отослала инструкции в Мадрид своему послу Форкево: поздравить Филиппа со священной победой против неверных. Она уверяла испанского короля, что желает мира между их странами, какими бы ни были ее недавние поступки, она только прощупывала почву, дабы удостовериться, что ее мирные инициативы верно поняты всеми.

Когда Карл услышал о победе над турками — а новости достигли Франции лишь в ноябре — он как раз принимал у себя венецианского посла Контарини. Венеция также входила в Священный союз против турок, и Карл пришел в лихорадочное возбуждение, узнав, сколько судов мусульманских судов потонуло в ходе сражения. Тогда один из советников напомнил ему, что многие турецкие суда на самом деле взяты в кредит у Франции, а значит, король ликует по поводу потери собственных кораблей и поражения своего союзника в Средиземноморье. Это отрезвляющее замечание вернуло короля с небес на землю. Чтобы восполнить потери, в Марселе стали устраивать новые верфи, где была начата постройка сотни галер. Сведения о Лепанто, однако, не повлияли на военные планы Карла, атмосфера при дворе оставалась напряженной и зловещей, казалось, подготовка к нападению на Нидерланды идет быстрыми темпами. Опасаясь за свою жизнь, Алава сделался одержимым манией преследования и окончательно впал в истерику, когда его обвинили в том, что он отправил в Испанию письмо, где якобы говорилось о том, будто король каждую ночь напивается допьяна, а Екатерина, мол, семь раз рожала детей от бывшего кардинала де Шатильона, одновременно состоя в связи еще и с кардиналом Лотарингским.

Когда Карл направил к послу делегацию с поздравлениями в честь победы при Лепанто, Алава, уверенный, что жизнь его под угрозой и король прислал к нему убийц, решил немедленно покинуть Францию. Сообщалось, что он сбежал в Нидерланды, «разрядившись, как попугай, с маской на лице». Для беглеца, пытающегося скрыться, выбор костюма казался весьма странным! Забавный эпизод немало рассмешил Екатерину, страдавшую от приступов ишиаса, лихорадки и катара, и отменно позабавил придворных.

20 октября Жаклин д'Антремон, год назад ставшая женой адмирала де Колиньи, была принята в Блуа королем и королевой-матерью. Они обращались с молодой женщиной весьма любезно. Такое внимание к супруге понравилось пятидесятилетнему адмиралу. День ото дня Карл все больше попадал под очарование старика, и снова приходили на ум параллели с Генрихом II и его отношением к Монморанси, дяде адмирала. В качестве жеста доброй воли Колиньи сопровождал королеву-мать на мессу, хотя и не снимал шляпы и отказывался поклониться гостье. Карл приказал, чтобы все прониклись уважением к соблюдению условий Сен-Жерменского мира, и даже велел демонтировать Гастинский крест на улице Сен-Дени, символизирующий превосходство католицизма. Ввиду недавно заключенного мира любые напоминания о религиозной войне подлежали устранению. Но парижане отказались убрать крест. В конце концов, его снял вооруженный отряд на глазах у возмущенной толпы.

При дворе все следовали примеру короля, особенно учитывая, что опальное семейство Гизов покинуло двор, и многие придворные из кожи вон лезли, выказывая свое почтение Колиньи. Но Париж и его пригороды, населенные ревностными католиками, отказывались следовать политике своего монарха, и их неудовольствие, с трудом сдерживаемое, вскоре прорвалось… Елизавета, юная королева-католичка, выразила истинные чувства народа, благодаря своей наивности и неопытности в сфере дипломатии. Когда Колиньи по всей форме представили Елизавете, поседевший в боях адмирал поклонился, сделал шаг вперед и, опустившись на одно колено, хотел поцеловать ей руку. Елизавета, для которой Колиньи был воплощением сатаны, в ужасе шарахнулась от него, боясь, как бы злобный еретик не коснулся ее. Разумеется, над инцидентом долго посмеивались придворные, для которых умение скрывать свои истинные чувства было не только естественной привычкой, но и необходимым условием выживания.