Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева

– Что же это такое, а, Тим? – спросила Алиса, отдышавшись.

Грудь у нее болела: все-таки минуту назад он придавливал ее сверху слишком сильно. Теперь он лежал рядом, и его грудь ходила ходуном. После судорог, только что сводивших все его тело, и стонов, только что рвавшихся у него изнутри, он никак не мог установить дыхание.

– Сам не понимаю, – с трудом проговорил он. – Опыта нет, чтоб такое понимать.

Алиса засмеялась.

– Приятно слышать, – сказала она. – Может, я у тебя вообще первая женщина?

– Может.

– Тим, ну как тебе не стыдно врать!

– А может, я не вру. Если вот это вот, – он быстро провел рукой по постели, – и что вот здесь, – вторая его рука так же быстро коснулась сердца, – в первый раз соединяется, то почему бы и не считать, что ты моя первая женщина? Ну, это для тебя слишком сложное словесное упражнение, – улыбнулся он.

– Это для меня не упражнение.

Алиса оперлась локтем о подушку и заглянула ему в глаза. Глаза были усталые и счастливые, эти два чувства ни с чем нельзя было перепутать.

– Давай поедим, а? – жалобно попросил он, садясь на кровати. И добавил совсем тихо: – Давай что-нибудь простое будем делать. А то я сейчас такое буду говорить, что потом с этим трудно… Необратимые вещи буду говорить.

– Ты боишься их говорить? – усмехнулась Алиса, тоже садясь.

– Не боюсь, а… – Он вдруг притянул ее к себе, обнял снова. – Люблю я тебя, не понимаешь ты, что ли? Как с этим жить? Когда не было тебя эти два дня… Или сколько тебя не было? Мне жизнь поперек горла встала, и что с ней делать, непонятно было. А дальше что делать, когда тебя совсем не будет?

– Тим! – Алиса высвободилась из его объятий, взяла плед, просунула голову в дырку посередине. – Я хочу поговорить с тобой. Мне трудно говорить с тобой вот так… последовательно, но без этого мы не обойдемся.

– О чем поговорить? – пожал плечами он. – Все и так понятно. Ты на сколько приехала? Ненадолго же, наверное. Ну и давай, пока ты здесь, обо всем забудем.

– Моя русская кровь все-таки не так сильна, чтобы я могла себе это позволить, – решительно заявила Алиса. – Пока ты не ответишь на мои вопросы, я не выпущу тебя из этой кровати и не дам тебе поесть!

Он засмеялся.

– Да ты шантажистка!

– Именно. Скажи мне, пожалуйста, эта квартира принадлежит тебе?

– Нет, – нехотя ответил он. – Она вообще никому не принадлежит.

– Мне так и сказали в агентстве, еще когда я хотела здесь поселиться. Почему же ты в ней живешь?

– Потому что больше негде. Не с мамой же… У нее своя жизнь и свои проблемы. А снимать… На съемную денег не хватает. А эту квартиру то и дело кто-нибудь самозахватом занимает. Сейчас она за одним художником числится, на птичьих правах, конечно. Он в Германию уехал, ну, и пустил пока. Может, до его возвращения меня не выгонят. Вернется – сам выгонит. Еще какие будут вопросы?

– Ты давно работаешь в той конюшне?

– Я там больше не работаю. Но найду что-нибудь. Конюхи нужны же где-то. Или дворники.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– Тим, – помолчав, спросила Алиса, – ты понимаешь, что с тобой будет через три года?

Он тоже помолчал. Потом коротко сказал:

– Понимаю.

– Что?

Она понимала, что мучает его этими вопросами, но не могла их не задавать.

– А что тут понимать? Не бином Ньютона. Не реализовавшееся, озлобленное на весь мир существо. Ходит по улицам и вопит: я поэт, вам не понять моей великой духовности! Попрекает женщину тем, что она купила ему поесть. Дальше рассказывать?

– Не надо. Все правильно.

– Ну и зачем ты хотела это услышать?

– Затем, что ты не должен так жить. Ты очень… Очень мужчина. Ты должен каждый день делать что-то такое, в чем чувствовал бы пользу для других и счастье для себя.

– Ты хорошая. – Он улыбнулся и ласково сжал ее руку. – Никто обо мне никогда такого не говорил… Я ведь пытаюсь, Алис. Бьюсь, как лягушка в сметане. Только масло никак не сбивается. Не работает притча.

– Какая притча? – не поняла она.

– Да неважно. В общем, не знаю я, что мне делать. Над пропастью во ржи стоять? Я стоял бы, да ржи нету, только пропасть.

– Ржи? – задумчиво проговорила она. – Да, у нас нет ржи в Техасе. В основном кукуруза.

– При чем здесь Техас? – не понял он.

– Тим! – Она зажмурилась. Она боялась сказать наконец то, что хотела. Но сколько можно было ходить вокруг да около? – Тим, я хотела предложить тебе… Что бы ты сказал, если бы я предложила тебе переехать на ранчо в Техас? Понимаешь, – торопливо стала объяснять она, – я не знаю места, где у тебя было бы… вот это – пропасть во ржи. Я читала Сэлинджера, я поняла, что ты имеешь в виду. Я хотела бы, чтобы такое место было у тебя здесь, в Москве, но здесь я такого не знаю, и ты, мне кажется, не знаешь тоже. Ведь так?

– Так.

Он все-таки смотрел с недоумением.

– А это ранчо… Там прошло мое детство, и я точно знаю – оно то самое, что тебе нужно. Там много работы, это тяжелая работа, но она… Если ее любить, то каждый вечер встречаешь с чувством, что день прошел не зря. Вот моя бабушка не любила такую работу и такую жизнь, поэтому не осталась там, когда умер дед, а ты любишь, я же вижу. Я видела, как ты водил коней по леваде и как они тебя слушались. Там можно завести хоть тысячу коней, и они не помешают тебе писать стихи! – с отчаянием выговорила она.

– Да уж кони-то точно не помешают… – медленно проговорил он. – Жить на вершине голой, писать простые сонеты и брать от людей из дола хлеб, вино и котлеты…

– Что? – удивилась Алиса. – При чем здесь котлеты?

– Это стихи такие, – улыбнулся он. – Такая была мечта у одного хорошего поэта.

– Тим, не смейся надо мной. – Голос у нее дрогнул. – Я говорю серьезно.

– Я не смеюсь. – Он смотрел на нее твердыми, как скалы, глазами. – Просто я не ожидал… такого.

– Мне кажется, ты не очень пугаешься того, что жизнь предлагает тебе неожиданно.

– Мне кажется, ты тоже.

– Вообще-то да. Я пошла в бабушку, а она ничего не боялась. И меня так воспитывала, хотя и недолго. Она меня любила и сделала для меня все. То есть просто все, понимаешь? И для моего сердца, и для моей будущей жизни. – Алиса говорила сбивчиво, от волнения слова подбирались неправильно, но она не обращала на это внимания. Тим держал ее за руку и каждый раз, когда она запиналась, чуть-чуть сжимал ее ладонь, и она говорила дальше. – Она отдала меня учиться танцам, и вокалу, и всему, чтобы я стала актрисой, как мечтала. И оставила мне все деньги деда, чтобы я никогда не вынуждена была заниматься тем, что мне в тягость. И квартиру на Манхэттене, чтобы я чувствовала сердце Нью-Йорка, она знала, что я его люблю. И… Я не знаю, что мне теперь делать, Тим! Я не могу жить без тебя и дня, но что же мне делать? Я ведь с детства не живу там, на ранчо, я живу в Нью-Йорке, работаю на Бродвее и даже не представляю, как мне бросить все, что я… чему я… и бабушка, и…