Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева

– Мамочка, ну не надо! – Алиса совсем забыла про собственные печали, глядя, как дрожат мамины губы и плечи. Она вскочила со стула и обняла ее. – Все это давно прошло, и я выросла ведь вполне нормальной…

– Более чем. – Ксенни попыталась улыбнуться, но это ей все же не удалось. – Если бы ты знала, как я боялась тебя рожать! Я была уверена, что с тобой… окажется что-нибудь страшное. И этот позор – то, что я даже не могла вспомнить, кто твой отец, потому что эта колония хиппи… Там никто не помнил таких вещей. Конечно, Джек простой человек, конечно, у него узкий кругозор, и мы с ним не бываем ни в театрах, ни на выставках, а только в ресторанах, да и то потому, что у него к ним профессиональный интерес… Но после того, что я пережила в юности, я схватилась за Джека как за спасательный круг!

– Мамочка, Джек прекрасный человек. – Алиса продолжала гладить ее вздрагивающие плечи. – Он тебя любит и ко мне всегда относился тепло. Разве этого мало?

– Это очень много. – Ксенни наконец улыбнулась. – По-моему, он не мешал тебе расти так, как ты хотела.

– Ну конечно!

– А бабушка… Что ж, когда я явилась домой беременная – точнее, меня привезли незнакомые люди, которые подобрали меня на улице, она…

– Что же она сделала тогда?

Алиса придвинула к маме чашку: ей хотелось, чтобы та успокоилась, глотнув горячего кофе. Но порыв, так неожиданно ее охвативший, и без того уже пошел на убыль. Ксенни достала из сумки пудреницу и быстро припудрила лицо.

– Она повела себя так, как вела себя всю жизнь. Ее ничем было не сломать. И она сказала мне: «Ксения, брось трусить. У тебя родится нормальный ребенок. Мы с твоим отцом, – а папа уже два года как умер тогда, – сильнее, чем какой-то убогий придурок. Забудь о нем. У тебя родится не просто нормальный, а прекрасный ребенок, он будет похож на нас и будет талантлив и счастлив». И улыбнулась – у нее была такая улыбка, что хотелось взлететь под небеса. И ведь она оказалась права: ты прекрасный ребенок, ты лицом копия дед и характером копия бабушка, ты талантлива… И ты будешь счастлива, моя родная, я уверена.

– Д-да, обязательно… – пробормотала Алиса.

Как только мама успокоилась, все, что терзало ее саму и мучило, всколыхнулось в сердце с прежней болезненной силой.

– Но ты устала. – Мама огляделась с таким испуганным выражением, будто опасалась, что кто-то посторонний мог видеть ее в порыве необычного откровения. – Не буду тебя беспокоить, отдыхай. Я рада, что ты вернулась. Джек передавал тебе привет. Он открывает новый ресторан в Бронксе. А в воскресенье мы тебя ждем к обеду.

Мама уже стояла в дверях, когда Алиса спросила:

– Ма! А все-таки почему ты думаешь, что бабушка не была счастлива?

Ксенни задержалась в дверях. Видно было, что говорить об этом ей больше не хочется. Лимит отпущенной ей способности к сильным чувствам был с лихвой исчерпан.

– Мне кажется, – пожала плечами она, – мама кого-то любила в юности. Но потом она сделала что-то непоправимое, что помешало ее любви. И это стало самой большой трагедией ее жизни. Может, это было в России, ведь ее молодость прошла там, и она уехала оттуда навсегда? Не знаю. Во всяком случае, это не прошло для нее бесследно. Но пока был жив папа, ничего такого и предположить было невозможно. Мне кажется, она даже не думала о той своей любви. Дело в том, что мой папа был такой человек – у мамы не было необходимости что-то говорить ему, разъяснять… Ей достаточно было почувствовать что-то самой, и он сразу об этом догадывался. Поэтому она, наверное, и не позволяла себе чувствовать… постороннее. Ну, а когда папа умер… Тогда мне и стало казаться, что у нее была какая-то несчастная любовь. Но, возможно, я ошибаюсь, – торопливо добавила Ксенни. – Я пойду, моя дорогая. Джек скоро вернется с работы, мне хотелось бы встретить его дома.

Мама ушла. Надо было распаковать чемоданы, разложить вещи. У Алисы не было на это сил. То есть дело было не в физических силах – у нее опускались руки, потому что каждое движение казалось ей никчемным.

«Надо сварить еще кофе, – подумала она. – Мне просто надо взбодриться. Я дома. Я все сделала правильно. Надо выпить кофе, и станет легче».

Взгляд ее упал на чашку, из которой мама так и не выпила ни глотка. И тут она вспомнила, что ее чашка, бабушкина фарфоровая чашка осталась на столе в башенке! Ну конечно, ведь она не собирала вещи, когда уходила оттуда. Да их и не нужно было собирать, она же не вытаскивала их из сумки. Она провела в этом доме всего несколько часов, там не осталось следов того, что она вообще была.

Только фарфоровая чашка на столе. «Ни место дальностью, ни время долготою…»

«Разве такие вещи решаются отвлеченным размышлением?» – вспомнила Алиса.

Она была права, ее бабушка. Жизнь подавала свои знаки жестко, но честно. Даже если ее знаком оказывалась хрупкая фарфоровая чашка.

Цыганских романсов Эстер больше не пела.

Достаточно было Юлу Бриннеру сказать про вкус этой крови во рту, и она сразу поняла, почему ей не следует этого делать. Он был необыкновенный человек, что и говорить! Правда, с обучением вокалу он ей помочь не сумел, но Эстер была на него за это не в обиде. Она и сама понимала, что время для учебы упущено. Голос у нее был поставлен неправильно, а танцевальные движения, которые она усвоила в московском Мюзик-холле, имели мало общего с пластикой настоящего бродвейского мюзикла. Она поняла это в первый же поход с Бриннером в театр.

Впрочем, если разочарование и было, то роман с Юлом вознаградил за него с лихвой. Роман был краткий, стремительный, страстный, и всю неделю, пока он длился, Эстер пела так, что посетители «Чайной» забывали про ужин.

Вообще, та жизнь, которая наступила у нее, когда она пришла в русский ресторан на 57-й улице, оказалась нелегкой, но насыщенной невероятно. Ну да ведь Эстер и не искала легкости. И работать каждую ночь напролет ей было не привыкать. Зато атмосфера, царившая в «Русской чайной» – состояние доброжелательной и бесшабашной, может, просто потому бесшабашной, что ночной, духовности, – сполна вознаграждала за усталость. Она пела русские песни, танцевала в программе кабаре и чувствовала себя совершенно довольной.

То есть она чувствовала бы себя такою, если бы не война.

Конечно, в Америке война воспринималась иначе, чем в Европе; Эстер с ужасом слушала сообщения по радио о боях под Москвой. Но даже и здесь после того, как японские бомбардировщики уничтожили военную базу в Перл-Харборе и США вступили в мировую войну, многие ждали новых бомбежек.

Когда Эстер услышала про это страшное, сокрушительное уничтожение американского военного флота, она бросилась к родителям Генри Мак-Дугласа. Она была у них всего один раз – забирала письмо от Кевина Давенпорта. Потом она послала Кевину адрес «Чайной», и он стал писать ей туда, и писал до сорок первого года, когда случился Перл-Харбор. Эстер надеялась узнать о нем хоть что-нибудь. Кевин был для нее таким ясным и чистым воспоминанием, что судьба его была ей, конечно, небезразлична. Но в маленькой квартирке Мак-Дугласов жили уже другие люди, которые понятия не имели, куда переехали прежние хозяева…