Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я знал, что сейчас подо мной задаются неверные вопросы. «На что вы смотрите? Зачем вы на это смотрите? Почему вы забросили свои прежние роли искусителей и мучителей и почему так бравируете этим?»
Сверху ответ казался таким простым. Что еще им оставалось делать?
Все, чем когда-то занимались они, мы сами делали лучше, с большей эффективностью, размахом, масштабностью. Демоны не отказались от своих обязанностей. Они просто стали не нужны.
И кто я такой, чтобы их винить? Самые громкие аплодисменты и крики поддержки, самое горячее одобрение в своей жизни я заработал, вырубив одного парня ударом колена в лоб.
Но я знал: как бы я ни относился к этому сегодня, измениться у меня вряд ли получится.
* * *
Казалось бы, я должен был что-то услышать. Но я не услышал. Была только злобная, давящая тишина, сделавшаяся слишком очевидной, когда я спускался вниз.
Поваленный микрофон, опрокинутый штатив, упавший ноутбук — и посреди всего этого лежал Маркус. Ни царапины на теле — лишь удивленные, вытаращенные глаза и приоткрытый в последнем выдохе рот. Стоявший перед ним стул был пуст. Остались только закованные в наручники предплечья, болтавшиеся на железном ограждении, и пара стоявших на полу ботинок, в которых виднелись ступни.
От кресла уходили пять овальных пятен чего-то, похожего на загустевшую кровь, — каждое шириной с человеческую лодыжку. Четыре шага. Оно сумело сделать четыре шага. Но куда оно делось потом? Разлагающиеся тела не исчезают бесследно.
Но к этому моменту я уже знал, что нужно смотреть вверх.
Демон был размазан по стене в восьмидесяти футах от меня, под самой крышей, похожий на врезавшуюся в лобовое стекло саранчу; он кончил точно так же, как его собрат, только на этот раз пятно было больше. Больше костей, больше крови, больше ткани, больше грязи. Больше всего.
В том числе и Фиби. Я узнал ее по коротким волосам, свесившимся на то, что, видимо, было плечом твари.
А вот Лорелеи нигде не было видно.
Что делать, когда теряешь кого-то на пустом стадионе? Кружить по нему, и кружить, и кружить.
Сначала я подумал, что она искала укрытие и нашла его в пустой подсобке под трибунами. Подсобка была отгорожена тяжелой проволочной сеткой, и, когда я подергал стальную дверь, та оказалась закрыта. Подумать только — сначала я почувствовал облегчение. Правда почувствовал.
Но Лорелея мне не ответила. Она просто сидела, скрестив ноги, на бетонном полу, прижавшись спиной к бетонной стене. Шокирована? Впала в кататонию? А с кем бы этого не случилось? Подумать только — мне казалось, что все могло кончиться гораздо хуже.
Пока я не понял, что произошло на самом деле.
Оно долго смотрело, как я кричу. Слушало, как я умоляю и плачу. Я видел только Лорелею, но Лорелея меня не видела. Неужели она уже была настолько выжата, настолько опустошена? Неужели ее уже так легко было выбросить и стереть? Я разбил костяшки пальцев о дверь, разодрал ладони об ограждение, отбил локти так, что они онемели. Демон внимательно наблюдал за всем этим. Я был для него отличным развлечением.
А когда мне пришло в голову найти какой-нибудь кусок металла, достаточно крепкий, чтобы отжать дверь… Только тогда он пришел в движение.
Лорелея закусила нижнюю губу — когда-то, делая это, она выглядела очень мило, как, собственно, и любая женщина. Но губа уходила все глубже и глубже; выражение на лице Лорелеи превратилось в оскал — и тварь, надевшая ее на себя, сомкнула зубы. Вгрызлась в губу. Откусила ее напрочь. А проглотив нижнюю губу, взялась за верхнюю, а когда не стало и той, втянула щеки под безжалостные зубы и не останавливалась, пока не сожрала столько, сколько смогла.
Ее лицо. Прекрасное лицо Лорелеи. Его разрывали на части, а я ничего не мог с этим поделать.
Ее пальцы выцарапали ей глаза, забросили их в безгубый рот. Оторвать уши оказалось сложнее, но демон был упорен. Он выдирал клочья волос с корнем и проглатывал их целыми пригоршнями, а потом воспользовался оставшимися после этого ранами и начал сдирать с черепа кожу. Челюсти Лорелеи работали бесперебойно. А когда ей это наскучивало, тварь начинала биться затылком о стену, сперва лениво, а затем все сильнее и сильнее, пока не слышался треск костей.
Пир продолжался. Жесткие кусочки, мягкие кусочки. Кусочки, без которых невозможно было жить. И все же она продолжала двигаться… а вот я не мог, не желал. Ведь только это ты и можешь делать для тех, кого любишь. Оставаться с ними до самого конца. Потому что никто не должен уходить во тьму в одиночестве.
Даже когда кажется, что от того, что ты любил, ничего не осталось.
* * *
Жил когда-то человек, обожавший медведей гризли, а потом один из них сожрал его вместе с его подружкой. Их камера была включена, но крышку с объектива так и не сняли, поэтому она записала только звуки. Через пару лет об этом человеке снял документальный фильм знаменитый режиссер[13]; в фильме есть кадры, где он слушает запись в наушниках, и выражение его лица говорит нам все, что нужно.
«Вы не должны ее слушать, — говорит он подруге погибшего, которой досталась пленка. — Мне кажется, вам лучше не хранить это. Лучше уничтожьте. Это будет тяжелым бременем для вас всю жизнь».
У меня тоже есть такая запись, но его совет запоздал. Я совершенно точно знаю, что на ней.
В основном это голос находящегося за кадром мужчины — терпеливый, и полный надежды, и даже, если судить по тону, дипломатичный, пробующий фразу за фразой, вопрос за вопросом, обращающийся к оборванному пленнику, которого можно принять за прокаженного и который иногда смотрит на мужчину, но по большей части игнорирует его.
На протяжении восемнадцати минут. Восемнадцати бесплодных минут.
А потом? Наступает момент, о котором Маркус мечтал столько лет.
Демон оживляется. Он отвечает. Маркус подобрал тот единственный язык, который его интересовал, точно ключ к замку. Демон не торопится и самым неприятно хриплым голосом, который я когда-либо слышал, разговаривает с ним на протяжении 12,6 секунды. А потом, судя по всему, снова теряет интерес, вопреки всем попыткам Маркуса продолжить беседу.
Проходят еще три мучительные минуты.
А потом — буквально