Лилии над озером - Роксана Михайловна Гедеон

- Давайте-ка я вас покормлю. Мне-то известно, что вы чертовски голодны.

Я, только уловив запах свежеприготовленного завтрака, сполна ощутила, до чего действительно голодна. Она стала меня кормить, но по мере этого мой голод, казалось, не утихал, а только увеличивался до волчьих размеров: во всяком случае, Женевьеве пришлось сбегать на кухню за новой порцией блинов и горшочком со сливками. Эта простая еда, как мне показалось, имела божественный вкус, какой-то вкус жизни… ведь именно новая жизнь должна была начаться для меня сегодня, раз уж я выжила после подобных родов. После блинов я попросила яблок или апельсинов - чего-то из фруктов, которые еще можно будет после набега синих обнаружить на кухне, и Женевьева охотно снова сбегала вниз, ничуть не сетуя на хлопоты. Она была необыкновенно рада мне услужить, причем причина этой услужливости обнаружилась очень быстро. Нарезая ножичком яблоки и подавая мне их по ломтику, он тараторила без умолку, превознося достоинства герцога дю Шатлэ:

- Как вам повезло с супругом, мадам! Несказанно повезло! Мне приходилось принимать десятки родов, но я в глаза не видывала, чтоб муж так себя вел. Я бы даже сказала, во всей Франции не сыщется второй такой отменный мужчина, как господин герцог! Да еще такой любящий свою жену… Чтоб вы знали, когда ваш сынок родился, герцог целовал вас без счета, как будто вы реликвия какая-то, а потом рухнул и вот тут на полу лежал, раскинув руки и ноги, счастливый, как будто ангела небесного увидел. Ох, и переволновался же он!

- Он целовал меня? - переспросила я.

- Да без конца, говорю же вам! Но уж как бы он ни был потрясен, а десять луидоров мне дать не забыл. Щедрый господин, настоящий аристократ! Дескать, благодарю тебя, Женевьева, за наследника, за Реми Кристофа!

Она скосила на меня глаза:

- Вы же именем старого герцога наречете ребенка, верно?

- Да, - прошептала я. - А где он?

- О ком вы спрашиваете, мадам? Если о ребенке, так его Маргарита собирается увезти в Гран-Шэн.

- Маргарита собирается увезти? Зачем?

- Мальчика нужно кормить, он крупный и сильный, а у вас грудь пустая, молока сущие капли. Это и не удивительно после таких родов. Дитя верещит без еды, жалко слушать! Маргарита думает отправиться к мадам де Лораге, потому что у той зря молоко пропадает. Она уж совсем собралась, хотела только с вами повидаться перед отъездом.

Я смотрела на повитуху недоуменным взглядом. Ребенка повезут к Констанс? Какой быстрый поворот событий! Конечно, я понимала, что мальчику нужно есть, и что решить этот вопрос надо как можно скорее, но…

- Это герцог так распорядился?

- Герцог? Нет. - Женевьева запнулась. - Не успел. Герцога-то забрали синие.

Я нахмурилась, сосредоточенно соображая.

- А как же Маргарита ходит туда-сюда беспрепятственно? Да еще собирается ехать? Разве… мы не арестованы уже?

- О-о, слава Богу, нет. Как только господина дю Шатлэ арестовали, всех остальных выпустили, и ходить по замку теперь можно свободно. Он, получается, всех спас, собой пожертвовал, святой человек!

Повитуха, получив десять полновесных старорежимных луидоров, похоже, готова была сколь угодно долго восхвалять моего мужа. Мне тяжело было это слушать, во всем этом ощущалось лицемерие. Я жестом остановила ее.

- Идите-ка, пригласите Маргариту. Пусть принесет ребенка, я хочу посмотреть на сына.

Страшная реальность не давала мне насладиться покоем, снова вовлекала меня в свои сети. Александр арестован, стало быть, ему грозит смерть. Мой новорожденный сын может потерять отца… Паника моя была тем сильнее, что сегодня я яснее, чем когда-либо, ощущала: сил бороться у меня нет, я слишком слаба, просто беспомощна. Я не могу даже шагу ступить самостоятельно.

Чем же я, в таком случае, помогу Александру? Как спасу его? Ведь мы дали клятву не разлучаться ни в горе, ни в радости, и он пожертвовал жизнью, явившись ко мне прошлой ночью. Чем мне ответить на это?

«Он целовал вас без счета», - вспомнились мне слова повитухи. Помнится, я и сама ощущала ночью эти его поцелуи, просто тогда не отдавала себе в этом отчета, слишком помрачено было сознание. Пресвятая Дева, не допусти, чтобы это были последние его поцелуи! Я провела рукой по лицу, на котором еще оставались следы губ Александра, и, прижав костяшки пальцев ко рту, беззвучно заплакала.

Маргарита, войдя со спеленутым ребенком на руках в спальню, конечно, заметила мои слезы, но допытываться об их причине не стала. Да и зачем? Лицо у нее было уставшее, брови нахмуренные - она не хуже меня понимала, что герцогу грозит смерть и что повлиять на этот исход будет трудно, поэтому слезы на моих глазах были ей вполне понятны. Она уложила сына рядом со мной, вполголоса рассказала, что Реми Кристоф очень хотел есть, что его поили до сих пор только подсахаренной водичкой, а разведенное коровье молоко пока не давали - боялись, что будут нелады с желудком, слишком он мал и слишком много вытерпел.

- Не так уж он здоров, как разглагольствует эта деревенщина, - сказала Маргарита в сердцах. - Она бы могла быть и половчее! Я внимательно осмотрела мальчика: у него, похоже, ножка вывихнута, надо вправлять… и на шейке огромный кровоподтек.

- Покажи мне его, - прошептала я, давясь слезами.

Она чуть ослабила завязки кружевных пеленок, стараясь не потревожить сон ребенка. Я внимательно вглядывалась в личико своего сына. Над смуглым лобиком вился темный пушок. Он был, кажется, темноглазым брюнетом, по крайней мере, пока. Нежно-нежно я провела пальцем по бархатным щечкам сына, коснулась крохотных губок, отведя ворот рубашечки, осторожно потрогала большой синяк на шейке.

- Вот видите, - сказала Маргарита недовольно. - Какова умелица!

Не отрывая палец от кровоподтека, я вспомнила, как трепетала за жизнь этого малыша прошлой ночью. Жизнь эта висела на волоске, и его шейка, трогательно тоненькая, как стебелек, могла сломаться в любой момент. Мой мальчик мог задохнуться, погибнуть в муках, так и не встретившись со мной. И я не ощутила бы его тепла, его дыхание не обогрело бы мне щеку… Дикий ужас обуял меня при мысли об этом, я лихорадочно вздрогнула, качая головой.

- Нет, Маргарита. Нет. Женевьева тут вообще ни при чем. Послушай, ты не знаешь… То, что он жив, - это уже счастье. Все остальное пройдет. Я сама… сама разглажу этот синяк, от него и следа