С высоты птичьего полета - Сьюзен Кельман

– Мой Амстердам! – крикнул он в холодный воздух. – Мой Амстердам! – проорал он в небо, устремив глаза ввысь, и улыбнулся двум женщинам, которые до этого улыбнулись ему и пошли дальше.

5 мая 1945 года

Однажды утром Ингрид поднялась со своей койки и направилась к двери камеры. Всю ночь в тюрьме стояла тишина, и это ее насторожило. Обычно эхо шагов по коридору и хлопки дверями не давали ей уснуть, но прошлой ночью в ее мире было тихо. И до сих пор никто с едой к ней не в не пришел в камеру, как это обычно делали по утрам охранники. Хотя «едой» это можно было назвать с натяжкой – если повезет, то горсть риса, или кусок черствого черного хлеба. Пайки, которые редко появлялись в самой партии, казались лакомством по сравнению с тем, что давали в тюрьме заключенным.

Она приложила ухо к двери и прислушалась – было тихо. Она положила пальцы на ручку и заметила, что та подалась. Обычно запертая снаружи, теперь она двигалась свободно. Она осторожно сдвинула ее полностью, и скрипучая дверь чуть открылась. Почему они ее не заперли?

Робко выглянув в коридор, она услышала торопливые шаги, они приближались. Юркнув в свою камеру, она немного приоткрыла дверь, чтобы видеть, кто идет, и опасаясь выходить, если это будет охранник. Она на себе узнала, что происходит, когда она не подчиняется, ее челюсть до сих пор не оправилась после пощечины, которую она получила за то, что надерзила одному из надзирателей. Но чем дольше она следила за мужчиной, который к ней приближался, тем яснее ей становилось, что он не нацист. На нем была истрепанная гражданская одежда, он слегка прихрамывал, его покрытое синяками лицо покрывала многодневная щетина. Она неуверенно открыла дверь пошире, чтобы лучше видеть.

Поперек его щеки красовался страшный красный шрам, при виде Ингрид, он улыбнулся, обнажив два сломанных зуба. Он заговорил с ней на чистом голландском:

– Привет, товарищ по заключению.

Она недоверчиво распахнула пошире дверь.

– Где надзиратели?

– Ушли, – он просиял. – Как крысы сбежали посреди ночи, бросили нас. Хоть двери оставили открытыми. Предполагаю, что союзники вошли в Амстердам, а те рванули отсюда, пока их не заставили расплачиваться за свои преступления.

Ингрид не смела надеяться. Сможет ли она освободиться? Сможет ли она наконец освободиться от этого кошмара?

Она попыталась посчитать, как долго пробыла в тюрьме. Месяц? Шесть недель? Один день был похож на другой, одна неделя превращалась в следующую. Она замерзла и онемела после нескольких недель проведенных в грязи, лишениях и переживаниях о потере Генриха и всего, что ей было дорого.

Медленно выходя из своей камеры, она заметила, что все больше людей заполнили коридор, все они выглядели такими же растерянными и растрепанными, как и она сама.

– Сюда! – прокричал кто-то в глубине.

* * *

Поправив свою грязную, помятую одежду, она последовала за группой к открытой двери.

Ингрид на слабых ногах вышла на улицу, ей не верилось в свою свободу. Ее глаза щурились – она впервые за месяц увидела солнечный свет. Кости ныли, оглядев свое тело, она поняла насколько сильно похудела. Она не могла дождаться момента, когда вернется домой.

Внезапно она поняла, что не может вернуться домой. Ее домом была квартира Генриха. Куда она пойдет? Она не знала. Может быть, она могла бы пойти к кому-то из своих старых друзей.

Ингрид давно их не видела, но больше никого не было. Ви исчезла, и Генрих тоже. Ее мир резко сжался.

Она осторожно шла по улице в район, который давно покинула. Может быть, она могла бы попросить одну из женщин в многоквартирном доме, в котором когда-то жила, позволить ей принять ванну. На полпути ее узнала женщина, знакомая Ингрид по старому району.

– Ингрид? Ингрид Хельд? – спросила она с грубой насмешкой в голосе. – Здесь Ингрид Хельд, – крикнула она женщинам рядом с ней. – Ингрид Хельд, она любила нацистов.

Ингрид была ошарашена. Неужели они не видят, что она тоже пострадала от рук нацистов? Она застыла, когда разъяренная толпа, окружая, двинулась на нее. Слишком слабая и голодная, без сил убежать, у нее не было другого выбора, только ждать своей судьбы.

Женщина схватила ее за запястье и потащила в толпу.

– Ингрид Хельд любила нацистов. Она даже переспала с одним из них, говорила, станет его женой.

Женщины окружили ее, гогоча и выкрикивая имена, дергая ее за тело, дергая за одежду, толкая и шлепая. Ингрид не верилось, что все это происходит с ней. Все это время она сидела в тюрьме, а теперь на свободе ее снова били.

Вдруг ее швырнули на стул, и кто-то с ножницами подошел к ней. Что они собираются делать? Неужели изрежут ей лицо? Она крепко зажмурилась, когда разворачивающейся перед ней кошмар стал невыносим. Но вместо лица женщина с ножницами схватила ее за прядь волос и начала яростно стричь до самых корней.

Ингрид снова пыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Ничего. Слишком большое потрясение. Она в ужасе ждала, когда другая женщина приставит бритву к ее затылку. Все это время они высмеивали ее, выкрикивая имена своих мужей, женихов и детей, пострадавших от рук нацистов, пока она пребывала под их защитой.

– Мы выкрасим тебя в оранжевый цвет, цвет Сопротивления, чтобы все знали, что ты предательница, – пригрозила ей одна женщина со зловещим блеском в глазах. – Ты, немецкая шлюха, мы покажем всем твою подлинную натуру.

Поток горячих соленых слез побежал по ее щекам, когда она осознала, что все то, что она натворили и вправду случилось с ней, и она с тоской смотрела, как другая женщина приблизилась к ней с ржавой банкой краски.

* * *

Приближаясь к своему дому, Йозеф подумал о Ханне. Теперь, когда война закончилась, ничто не могло удержать его от продолжения отношений с ней, или по крайней мере, от выяснения, есть ли у нее какие-либо чувства к нему. Он был в приподнятом настроении, воодушевленный празднованием окончания войны, восхищенный атмосферой, царившей вокруг него. Улицы наводнили британские и канадские солдаты, и люди со всего города вышли, чтобы поприветствовать их в Амстердаме. Союзники на улице раздавали контейнеры с едой, и он был рад вернутся домой и съесть что-нибудь питательное. Но когда открыл входную дверь, что-то показалось ему неправильным. Он тихо вошел в дом и закрыл за собой дверь. Ему почудился сквозняк. Откуда он исходил? Может быть, он оставил окно открытым, подумал он, медленно двигаясь по нижнему этажу.

Дойдя до кухни, он понял, в чем дело. Маленькое окно было разбито, и кто-то взломал его заднюю дверь. Сначала он подумал, что это мародеры, но бегло осмотрев дом, ему показалось, что все на своем месте. Не то, что у него дома осталось много, что можно украсть, после обыска месяц назад. Он продолжал нерешительно ходить по дому. И тут его осенила мысль. Майкл. Что, если это был Майкл? Он стремительно взбежал по лестнице на чердак. Но только одинокая пустота встретила его. С тяжелым сердцем он вернулся на кухню, чтобы приготовить еду.