Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев

РЕКА ПОЭЗИИ

«Великая и нескончаемая река поэзии протекает через века и эпохи, — говорил Чингиз Айтматов на пятидесятилетием юбилее Расула Гамзатова. — Она вечна, её истоки — в природе человеческой души и бытия. Но эта река течёт вместе с историей народа. И всякий раз, когда обновляется история, вместе с ней обновляется поэзия. И тогда сама жизнь, её новые идеалы, её новые устремления и достижения вызывают к творчеству новые силы в недрах народа».

Река поэзии Гамзатова становилась всё шире и полноводнее, но поэт всегда помнил о её живительных истоках:

Над крышами плывёт кизячный дым,

А улицы восходят на вершины.

Аул Цада — аварские Афины,

Теперь не часто видимся мы с ним[124].

Цада был не единственным очагом дагестанской поэзии. Он был, наверное, самой яркой звездой в поэтическом космосе Страны гор. Но поэзию, песню любят в горах повсюду, Дни песни проходят в разных уголках Дагестана.

В тот год праздник проходил в ауле Игали, знаменитом своими певцами и песенными традициями. Для Гамзатова Игали был особым местом, связанным с именем его любимого поэта Махмуда из Кахаб-Росо. В Игали устраивались состязания певцов, после одного из которых и был убит Махмуд. Предания донесли последние слова великого поэта:

В серебряном черепе мозг золотой,

Не думал, что нынче мне смерть суждена.

Певец любви бывал там часто. Сиражудин Хайбуллаев писал: «Народный учитель Заирбег из Хунзаха вспоминал, что он неоднократно ездил в Игали к известному певцу Арашил Омару, которому Махмуд больше чем кому-либо доверял исполнение своих песен. Поездки учитель совершал, чтобы записать из уст певца произведения Махмуда. Каждый раз Омар исполнял широко известные песни Махмуда, ни одной новой песни не спел, хотя знал их великое множество. Певец унёс их с собой в могилу. Так же поступали и другие известные знатоки песен Махмуда... Испокон веков было принято, чтобы певцы не повторяли однажды спетую песню, чтобы у каждого из них был свой собственный набор песен».

В стихах Гамзатова Игали тоже не забыт:

Кавказец из-за женщины красивой,

Как слышал я в ауле Игали,

В седло садился и, склонясь над гривой,

Сломя башку скакал на край земли.

Случалось, государь властолюбивый

Вдруг потрясал стоустую молву,

Когда в мольбе пред женщиной красивой

Склонял, как раб, покорную главу.

И ты ответь, читатель мой правдивый,

В любви отвага — это ль не талант?

И ехал из-за женщины красивой

Стреляться, как на праздник, дуэлянт[125].

На этот раз Расул Гамзатов отправился в Игали с Яном Френкелем, рассказывая, что игалинцы начинают петь ещё в люльке. Тысячи гостей собирались в Игали из других районов, артисты репетировали, администрация готовилась явить такое гостеприимство, чтобы удивить даже видавшего виды Гамзатова. Но самолёт с гостями всё не прилетал, и никто не знал, куда он делся. Начальство нервничало. Шутка ли — пропал не просто поэт, а целый член Президиума Верховного Совета СССР! Да ещё с важными гостями. Начался переполох. Наконец стало известно, что самолёт, а это был трудяга «кукурузник», по ошибке или из-за непогоды сел в Унцукуле — соседнем районном центре. По тем временам это было не близко, дороги были опасные, да и подходящей машины для гостей не находилось. А ехать было нужно. Из Игали выслали депутацию на легковых автомобилях. У знаменитой горы Ахульго увидели осторожно едущий навстречу самосвал, в кузове которого, держась за борт, возвышались Ян Френкель и Расул Гамзатов. Вернее, возвышался именно композитор двухметрового роста. С ними были и другие гости из Москвы, изумлённые столь неожиданным приключением. В кабине самосвала сидели Патимат и Чакар — супруги братьев Гамзатовых Расула и Гаджи.

Приключения на этом не закончились, Гамзатов и Френкель отказались пересаживаться и ехали на самосвале живыми памятниками. Их сопровождали всадники в черкесках, мотоциклисты с флагами. В сёлах, которые они проезжали, их отказывались пропускать без застолья, пионеры приветствовали гостей транспарантами и трубили в горны на мотив «Журавлей».

У подъезда в Игали почётным гостям по традиции подвели коней. Гамзатов лихо вскочил в седло, его примеру последовали и гости. Френкель отказывался. Его едва уговорили и с трудом водрузили на самого спокойного коня.

Когда, после торжественного ужина, гостей укладывали спать, с Френкелем снова возникла проблема, ни одна кровать его не вмещала. Пришлось соорудить новую, по росту.

Зато праздник удался на славу. Френкель восхищался горскими певцами, особенно хором игалинцев из пятидесяти человек. И сам пел «Журавли», подыгрывая себе на гитаре. В награду ему вручили горский пандур, которому на любую мелодию хватало двух струн.

Это пиршество поэзии продолжалось несколько дней. Певцы пели, поэты читали стихи, артисты показывали сценки. Расул Гамзатов читал, пел с друзьями и говорил пламенные речи о красоте аварской поэзии, о великой русской литературе, о красивых горянках и замечательных гостях. Френкель успел освоить пандур и не расставался с папахой. Особую значимость празднику придавал и пятидесятилетний юбилей Расула Гамзатова, который тоже не забыли отметить в Игали. Там он был не просто дорогим гостем, но почти односельчанином, потому что помог провести воду в село. Гамзатов и в этом продолжал добрые дела отца, который провёл воду в Цада.

Подготовился к юбилею и Аварский театр, поставив спектакль «Пламенное сердце» по произведениям Гамзатова. Махмуд Абдулхаликов играл поэта. Но, по своему обыкновению, добавил к спектаклю то, чего не могли предположить ни режиссёр, ни Гамзатов и ни сам актёр, невольно превративший спектакль в трагикомедию.

«Поскольку в зале сидел Расул Гамзатович, я понимал свою ответственность и слишком старался, — вспоминал он. — Зрители были очень довольны, я был похож на поэта, все жесты, походка, манера говорить, речь — всё было его. До окончания выступления оставались считаные минуты. Я выходил из глубины сцены и, увлёкшись, не заметил, как дошёл до края, — луч прожектора был направлен прямо в лицо — и я провалился в суфлёрскую яму...

Придя в сознание... я заметил Расула Гамзатова среди людей, которые меня окружали. Наши взгляды встретились. Он очень волновался. Хотя я чувствовал сильные боли, чтобы успокоить его, я сказал:

— Расул, извини, что не мог до конца сыграть роль поэта, не