Мать - Максим Горький

А брат Букина, взмахивая руками, убеждал младшего брата:

- Именно - справедливость! И больше ничего! Младший Букинотвечал:

- Ты скворца береги…

- Будет цел!..

А Сизов держал племянника за руку и медленно говорил:

- Так, Федор, значит, поехал ты…

Федя наклонился и прошептал ему что-то на ухо, плутовато улыбаясь.Конвойный солдат тоже улыбнулся, но тотчас же сделал суровое лицо и крякнул.

Мать говорила с Павлом, как и другие, о том же - о платье, оздоровье, а в груди у нее толкались десятки вопросов о Саше, о себе, о нем. Ноподо всем этим лежало и медленно разрасталось чувство избытка любви к сыну,напряженное желание нравиться ему, быть ближе его сердцу. Ожидание страшногоумерло, оставив по себе только неприятную дрожь при воспоминании о судьях дагде-то в стороне темную мысль о них. Чувствовала она в себе зарождение большой,светлой радости, не понимала ее и смущалась. Видя, что хохол говорит со всеми,понимая, что ему нужна ласка более, чем Павлу, она заговорила с ним:

- Не понравился мне суд!

- А почему, ненько? - благодарно улыбаясь, воскликнул хохол.- Стара мельница, а - не бездельница…

- И не страшно, и не понятно людям - чья же правда? -нерешительно сказала она.

- Ого, чего вы захотели! - воскликнул Андрей. - Да развездесь о правде тягаются?..

Вздохнув и улыбаясь, она сказала:

- Я ведь думала, что - страшно…

- Суд идет!

Все быстро кинулись на места.

Упираясь одною рукою о стол, старший судья, закрыв лицобумагой, начал читать ее слабо жужжавшим, шмелиным голосом.

- Приговаривает! - сказал Сизов вслушиваясь. Стало тихо. Всевстали, глядя на старика. Маленький, сухой, прямой, он имел что-то общее спалкой, которую держит невидимая рука. Судьи тоже стояли: волостной - наклонивголову на плечо и глядя в потолок, голова - скрестив на груди руки,предводитель дворянства - поглаживая бороду. Судья с больным лицом, его пухлыйтоварищ и прокурор смотрели в сторону подсудимых. А сзади судей, с портрета,через их головы, смотрел царь, в красном мундире, с безразличным белым лицом, ипо лицу его ползало какое-то насекомое.

- На поселение! - облегченно вздохнув, сказал Сизов. - Ну,кончено, слава тебе, господи! Говорилось - каторга! Ничего, мать! Это ничего!

- Я ведь - знала, - ответила она усталым голосом.

- Все-таки! Теперь уж верно! А то кто их знает? - Онобернулся к осужденным, которых уже уводили, и громко сказал:

- До свиданья, Федор! И - все! Дай вам бог! Мать молчакивала головой сыну и всем. Хотелось заплакать, но было совестно.

Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом,фонари горят на улице и звезды в небе. Около суда толпились кучки людей, вморозном воздухе хрустел снег, звучали молодые голоса, пересекая друг друга.Человек в сером башлыке заглянул в лицо Сизова и торопливо спросил:

- Какой приговор?

- Поселение.

- Всем?

- Всем.

- Спасибо! Человек отошел.

- Видишь? - сказал Сизов. - Спрашивают…

Вдруг их окружило человек десять юношей и девушек, и быстропосыпались восклицания, привлекавшие людей. Мать и Сизов остановились.Спрашивали о приговоре, о том, как держались подсудимые, кто говорил речи, очем, и во всех вопросах звучала одна п та же нота жадного любопытства, -искреннее и горячее, оно возбуждало желание удовлетворить его.

- Господа! Это мать Павла Власова! - негромко крикнулкто-то, и не сразу, но быстро все замолчали.

- Позвольте пожать вам руку!

Чья-то крепкая рука стиснула пальцы матери, чей-то голосвзволнованно заговорил:

- Ваш сын будет примером мужества для всех нас…

- Да здравствует русский рабочий! - раздался звонкий крик.Крики росли, умножались, вспыхивали там и тут, отовсюду бежали люди,сталкиваясь вокруг Сизова и матери. Запрыгали по воздуху свистки полиции, нотрели их не заглушали криков. Старик смеялся, а матери все это казалось милымсном. Она улыбалась, пожимала руки, кланялась, и хорошие, светлые слезы сжималигорло, ноги ее дрожали от усталости, но сердце, насыщенное радостью, всепоглощая, отражало впечатления подобно светлому лику озера. А близко от неечей-то ясный голос нервно говорил:

- Товарищи! Чудовище, пожирающее русский народ, сегодняснова проглотило своей бездонной, жадной пастью…

- Однако, мать, идем! - сказал Сизов. И в то же времяоткуда-то явилась Саша, взяла мать под руку и быстро потащила за собой надругую сторону улицы, говоря:

- Идите, - пожалуй, будут бить. Или арестуют. Поселение? ВСибирь?

- Да, да!

- А как он говорил? Я, впрочем, знаю. Он был всех сильнее ипроще, всех суровее, конечно. Он чуткий, нежный, но только стыдится открытьсебя.

Ее горячий полушепот, слова любви ее, успокаивая волнениематери, поднимали ее упавшие силы.

- Когда поедете к нему? - тихонько и ласково спросила онаСашу, прижимая ее руку к своему телу. Уверенно глядя вперед, девушка ответила:

- Как только найду кого-нибудь, кто бы взял мою работу. Ведья тоже жду приговора. Вероятно, они меня тоже в Сибирь, - я заявлю тогда, чтожелаю быть поселенной в той местности, где будет он.

Сзади раздался голос Сизова:

- Кланяйтесь тогда ему от меня! Сизов, мол. Он знает. ДядяФедора Мазина…

Саша остановилась, обернулась, протягивая руку:

- Я знакома с Федей. Меня зовут Александра.

- А по батюшке?

Она взглянула на него и ответила:

- У меня нет отца.

- Помер, значит…

- Нет, он жив! - возбужденно ответила девушка, и что-тоупрямое, настойчивое прозвучало в ее голосе, явилось на лице. - Он помещик, теперь- земский начальник, он обворовывает крестьян…

- Та-ак! - подавленно отозвался Сизов и, помолчав, сказал,идя рядом с девушкой и поглядывая на нее сбоку:

- Ну, мать, прощай! Мне налево идти. До свиданья, барышня, -строго вы насчет отца-то! Конечно, ваше дело…

- Ведь если ваш сын - дрянной человек, вредный людям,противный вам - вы это скажете? - страстно крикнула Саша.

- Ну, - скажу! - не вдруг ответил старик.

- Значит, вам справедливость - дороже сына, а мне она -дороже отца…

Сизов улыбнулся, качая головой, потом сказал, вздохнув: