Спасая Сталина. Война, сделавшая возможным немыслимый ранее союз - Джон Келли

Тридцать первого июля советские танки прорвали немецкую оборону на восточном берегу Вислы под Варшавой. Этот прорыв предлагал лондонским полякам и подпольной Армии Крайовой в Варшаве два варианта: ничего не предпринимать и ждать развития событий или отдать приказ о всеобщем восстании и создать временное правительство для переговоров с Красной армией, когда она достигнет Варшавы.

Поляки выбрали второй вариант. Днем 1 августа 1944 года мужчины и женщины из Армии Крайовой заняли позиции вокруг столицы. Было известно, что советское наступление возобновится не раньше 17:00, поэтому у повстанцев было время подумать о двух вещах. Первая: как долго сможет продержаться легко вооруженная Армия Крайова без помощи извне? И вторая: какой будет реакция Германии? Учитывая тяжелые потери, которые вермахт понес в Нормандии и на Восточном фронте, казалось маловероятным, что немцы будут биться за Варшаву. Эта иллюзия слегка развеялась после вылазки, совершенной группой кавалеристов и новобранцев, которая высыпала из многоквартирного дома на углу улицы и ворвалась в комплекс бункеров, защищавших штаб-квартиру СС и гестапо. Когда немецкие пулеметы умолкли, в живых остались только командир и шестеро бойцов батальона.

Тем вечером немецкий отряд вернулся на эту улицу и убил всех жителей. Любые сомнения относительно намерений Германии развеялись на следующий день, когда колонна танков «Тигр» из дивизии «Герман Геринг» при поддержке инженеров, чьей задачей было сжечь город, почти уничтожила пять рот батальона «Парасоль» – элитного подразделения Армии Крайовой. Силы Красной армии 3 августа были в 20 километрах от Варшавы, но, зная, что теперь на счету каждый километр, немцы отбросили их в яростной контратаке. На следующий день, 4 августа, Черчилль телеграфировал Сталину: «По настоятельной просьбе польской подпольной армии мы в зависимости от погоды сбрасываем около 60 тонн оборудования и боеприпасов на юго-запад Варшавы, где, как утверждается, польские повстанцы ведут ожесточенную борьбу с немцами. Они также говорят, что обратились за помощью к России».

Сталин немедленно ответил Черчиллю: «Я думаю, что информация, которую передали вам поляки, сильно преувеличена и не внушает доверия».

К середине августа бои приобрели крайне ожесточенный характер. «Ненависть к этим злодеям росла с каждым часом, – вспоминал позже солдат Армии Крайовой. – Они собирали поляков и ставили их перед танками, чтобы мы не могли стрелять. Это было ужасное зрелище. Еще хуже было видеть, как эти ублюдки продвигаются вперед, убивая несчастных, которых они поймали». По мере того как бои продолжались под палящим солнцем, Варшава разделялась на два лагеря. Немцы контролировали наземную часть города, Армия Крайова – канализацию. В конце августа канализационная система Варшавы стала источником жизненной силы, по ней доставляли еду и воду, перемещали раненых и умиравших. Именно здесь укрывались раненые польские евреи, именно отсюда на раскаленные летние улицы отправлялись подкрепления из разных частей города. В канализационной системе обитала постоянно увеличивающаяся популяция грызунов, которые питались умиравшими и останками мертвых. Однако в крысах был один плюс: они наводили ужас на немцев. Немцы бросали в канализацию ручные гранаты, распыляли на крыс ядовитый газ и прикрепляли к ним прослушивающие устройства, но сами отказывались спускаться в канализацию. После войны генерал Эрих фон дем Бах (-Зелевски), который наблюдал за канализационной кампанией, признался, что ему «ни за что не удалось бы убедить своих солдат спуститься в канализацию и воевать там».

В конце июля в Москву прибыл Станислав Миколайчик, глава польского правительства в изгнании, и Сталин заверил его: «Мы постараемся сделать все возможное, чтобы помочь Варшаве». Несколько дней спустя, когда официальные лица Союзников запросили права на посадку для британских и американских самолетов, доставлявших продовольствие и оружие для Армии Крайовой, им сказали, что «восстание было авантюрой… и советское командование решило снять с себя всякую ответственность за события в Варшаве». Все больше разочаровываясь, Рузвельт и Черчилль 20 августа обратились к Сталину с заявлением: «Нас беспокоит, что подумают во всем мире, если антифашистские силы в Варшаве действительно останутся без помощи. Мы надеемся, что вы немедленно доставите продовольствие и боеприпасы полякам-патриотам в Варшаве или согласитесь помочь нашим самолетам сделать это в ближайшее время». Сталин остался равнодушным. «Рано или поздно, – писал он в ответ, – правда об этой группе преступников, которые предприняли варшавскую авантюру, чтобы захватить власть, станет известна каждому». Когда Черчилль прочитал записку Сталина, его первым побуждением было проигнорировать провокационный тон и еще раз отправить в Варшаву самолеты с припасами. Он обратился к Рузвельту с просьбой опубликовать совместное заявление о польской агонии, но президент отказался: «Я не считаю, что для меня было бы выгодно подписаться под этим посланием к Сталину».

Черчилль сделал последнее обращение к Сталину и Рузвельту 4 сентября. В телеграмме Сталину он описал поведение Советского Союза как «противоречащее духу союзнического сотрудничества, которому мы с вами придаем такое большое значение как в настоящем, так и в будущем». Обращение к Рузвельту было более эмоциональным: «Варшава в руинах. Немцы убивают раненых в больницах. Они заставляют женщин и детей маршировать перед своими танками. В сообщениях о том, что дети воюют против танков с бутылками с зажигательной смесью, нет никакого преувеличения». Рузвельт тоже был потрясен немецкими зверствами, которые он назвал бесчеловечными, но не видел практического способа помочь повстанцам. Польша была по ту сторону Европы и Нормандии. Италия и Тихоокеанская кампания поглощали все ресурсы союзников. Президент также разделил опасения Объединенного комитета начальников штабов, что в случае давления по польскому вопросу Сталин дважды подумает, выполнять ли свое обещание присоединиться к войне на Тихом океане после падения Германии и дать США право атаковать Японию с авиабаз в Сибири.

Наиболее проникновенно польскую трагедию описал Джордж Кеннан, временный поверенный посольства США в Москве. После войны несколько поколений американцев сформировали мнение о Советском Союзе под влиянием двух работ Кеннана: «Длинной телеграммы», написанной в 1946 году, и статьи в журнале «Форин афферс», опубликованной в 1947 году под псевдонимом X. Но обе статьи зародились в эссе «Россия – семь лет спустя», которое Кеннан написал вскоре после восстания в Польше.