Левая Рука Бога - Пол Хофман

— Знаете, Випон, — сокрушенно говорил Маршал, — при всем моем восхищении той тонкостью, с какой вы улаживаете подобные вопросы, должен сказать: в этом мире остается очень мало проблем, которые нельзя было бы решить с помощью крупной взятки или просто сбросив врага с крутого обрыва темной ночью.

— Что вы имеете в виду, мой господин?

— Этот парень, Кейл. Я не защищаю Соломона Соломона — вы знаете, что я пытался остановить дуэль, — но, если признаться честно, я не думал, что у парня есть хоть один шанс против него.

— А если бы вы это знали?

— Не будьте высокомерны, не пытайтесь сказать, что вы всегда умеете поступить скорее правильно, чем мудро. Беда в том, что сейчас нам нужен Соломон Соломон; он умел все уладить и кнутом загнать этих сволочей в строй. Все просто: нам нужен Соломон Соломон и не нужен Кейл.

— Кейл спас вашу дочь, мой Лорд, и при этом чуть не расстался с собственной жизнью.

— Видите ли, изо всех известных вам людей я единственный, кто не имеет права рассуждать с личной точки зрения. Я знаю, что он сделал, и благодарен ему. Но только как отец. Как правитель я вижу, что для государства Соломон Соломон представлял гораздо большую ценность, чем Кейл. Это совершенно очевидно, и вы не можете этого отрицать.

— О чем же вы сокрушаетесь, мой Лорд? О том, что не сбросили его с крутого обрыва до дуэли?

— Думаете, вы приперли меня к стенке своим вопросом? Я сокрушаюсь прежде всего о том, что не дал ему большой мешок золота и не велел проваливать и никогда больше не возвращаться. Что, впрочем, я и собираюсь сделать, когда эта война закончится.

— А что если бы он отказался?

— Мне бы это показалось очень подозрительным. Зачем он, вообще говоря, здесь ошивается?

— Затем, что вы дали ему хорошую работу в центре самой безопасной квадратной мили на земле.

— Значит, это моя ошибка? Ну что ж, в таком случае мне ее и исправлять. В этом мальчишке таится угроза. Он приносит несчастье, как тот парень, что сидел в чреве кита.

— Иисус из Назарета?

— Он самый. Как только с Искупителями будет покончено, Кейл уйдет, это решено.

Что еще портило Маршалу настроение, так это предстоявшая необходимость весь вечер сидеть рядом с сыном — такое унижение было для него невыносимо.

На самом деле банкет прошел неожиданно хорошо. Присутствовавшие вельможи, казалось, не только были готовы, но и сами хотели положить конец распрям и сплотиться перед лицом угрозы со стороны Искупителей Мемфису в целом и Арбелле Лебединой Шее в частности. В течение всего вечера она была так мила и общительна и так потрясающе красива, что ее состряпанный Искупителями карикатурный портрет представлялся еще более серьезной причиной оставить мелочные разногласия и сосредоточиться на угрозе, которую эти религиозные фанатики представляли для всех них.

Во время банкета Арбелла отчаянно старалась не смотреть на Кейла. Ее любовь и желание были так велики, что она опасалась, как бы они не стали очевидны даже самым толстокожим гостям. Кейл же, напротив, был угрюм, потому что расценивал это как ее стремление всячески избегать его. Он считал, что она его стыдится и смущена тем, что ее видят рядом с ним на публике.

В то же время опасения Маршала, что присутствие Саймона будет для него унизительным, оказались беспочвенными. Конечно, тот сидел молча, однако обычное выражение настороженности и испуганного замешательства исчезло с его лица. Оно казалось совершенно нормальным и выражало то интерес, то насмешку.

Маршал, тем не менее, все больше раздражался из-за того, что приходилось подавлять кашель, возможно, вызванный тем, что он подсознательно постоянно ждал трений между своими именитыми гостями.

Была и еще одна причина для раздражения — молодой человек, неотлучно находившийся рядом с Саймоном. Маршал не знал его, и тот за весь вечер не произнес ни слова, зато без конца работал правой рукой — тыкал пальцем, делал вращательные движения, складывал пальцы щепотью и все такое прочее, — изображая какие-то замысловатые знаки. В конце концов это начало так действовать Маршалу на нервы, что он хотел уже было велеть своему слуге Пепису подойти к нему и сказать, чтобы он либо прекратил это, либо убирался, когда Коолхаус встал и всем своим видом дал понять, что ждет тишины. Это было столь необычно в подобном обществе, что по столу прокатился глухой рокот, но разговоры действительно почти стихли.

— Меня зовут Йонатан Коолхаус, — провозгласил Коолхаус, — я языковой наставник Лорда Саймона Матерацци. Лорд Саймон Матерацци желает кое-что сказать.

При этих словах все замолкли окончательно — скорее от изумления, нежели из почтения. Тогда Саймон встал и начал двигать правой рукой так же, как это весь вечер делал Коолхаус. Тот принялся переводить:

— Лорд Саймон Матерацци говорит, что вот уже несколько часов сидит напротив Провоста Кевина Лоселлса и что за это время Провост Лоселлс трижды отозвался о нем как о полном идиоте. — В этом месте Саймон улыбнулся добродушной широкой улыбкой. — Лорд Саймон хотел бы напомнить Провосту Лоселлсу известную поговорку о рыбаках, которые видят друг друга издалека, или детскую присказку: «От такого слышу».

Последовавший взрыв хохота был вызван как самой шуткой, так и видом Лоселлса, у которого выпучились глаза, а лицо стало красным, как свекла. Саймон сделал несколько быстрых движений правой рукой.

— Лорд Саймон говорит: «Кевин считает бесчестьем для себя сидеть напротив меня». — Саймон насмешливо поклонился Кевину, Коолхаус сделал то же самое. Правая рука Саймона опять задвигалась. — «Говорю тебе, Провост Лоселлс, что бесчестье это — для меня».

На этом Саймон с доброжелательной улыбкой сел, Коолхаус последовал его примеру.

Несколько секунд большинство присутствовавших удивленно таращились, хотя раздавались отдельные смешки и аплодисменты. А потом все как один, словно по некоему негласному договору, решили игнорировать случившееся, как будто ничего не произошло. За столом снова поднялся гул разговоров, смех, и все пошло как прежде, по крайней мере, внешне.

Наконец банкет закончился, гостей проводили, и Маршал в сопровождении Випона чуть ли не бегом направился в свои личные покои, куда заранее велел привести сына и дочь. Едва войдя, он спросил:

— Что происходит? Что это было за дурацкое представление? — Он посмотрел на дочь.

— Я ничего не знаю, — ответила она. — Для меня это было такой же неожиданностью, как для тебя.

На протяжении всего этого разговора изумленный Коолхаус, по возможности незаметно, жестами переводил Саймону каждое слово.

— Эй, ты там… Что это ты делаешь?

— Это э-э… это язык жестов, сэр.

— Что это еще такое?

— Сэр, это очень просто. Каждое положение моих пальцев означает какое-нибудь слово или действие. — Коолхаус так нервничал и говорил так быстро, что почти ничего невозможно было понять.