Казаки на Кавказском фронте. 1914-1917 - Федор Елисеев

Для ремонта полка рапортом начальнику дивизии генералу Николаеву Мистулов запросил разрешения израсходовать из полковых экономических сумм 5 тысяч рублей. По воинским законам до этой цифры командир полка сам может произвести расход, но на эту сумму и выше — только с разрешения начальника дивизии. Старшим делопроизводителем дивизии по хозяйственной части был старик чиновник Завалишин, умный, но строгий законник. Он имел штаб-офицерские погоны своего ранга. И вот по его докладу получен отказ. Прочитав это, Мистулов побледнел и крикнул ординарцу единственное слово: «Экипаж!»

Через полчаса мы были в Карее и остановились перед домом штаба дивизии.

— Подождите меня в экипаже, Федор Иванович, — только и сказал он за всю дорогу и быстро вошел в подъезд.

Минут через 15 он вышел, и мы тронулись назад, в свое село Владикарс. Мы оба молчали. Тогда по воинской этике подчиненному офицеру совершенно не допускалось первому начать разговор со своим начальником, а тем более расспрашивать, зачем он, командир полка, ездил в штаб дивизии, вот почему я и молчал.

— Почему вы не спрашиваете, Федор Иванович, зачем мы ездили в штаб дивизии? — говорит он.

— Не могу знать, господин полковник… Вы мне ничего об этом не сказали, — отвечаю ему.

— Хо-хо-хо! — как всегда гортанно рассмеялся он. — Да ездил за разрешением на пять тысяч рублей!.. И получил его, — закончил он.

Через несколько дней начальник дивизии со своим штабом прибыл к нам в гости, на обед. Добрый старик генерал Николаев любезно здоровается за руку с Мистуловым, за ним начальник штаба дивизии и третьим подходит чиновник Завалишин. И Мистулов в присутствии всего штаба дивизии и офицеров своего полка не подает ему руки…

Из штаба дивизии получена телефонограмма, что «генерал Николаев сдал должность и выезжает в Тифлис. Его поезд отходит в 2 часа дня». В нашем распоряжении осталось только полчаса, чтобы быть в Карее и проводить своего генерала.

Железнодорожный вокзал находится на восточной окраине Карса. Чтобы поспеть к отходу поезда, все офицеры полка и хор трубачей широким наметом, кто как попало, скачут «по диагонали» из своего села по молоканским полям, по рытвинам и — успевают к отходу поезда за две минуты. Под полковой марш — короткое прощание. Поезд тронулся, и мы свободны.

Стоял очень холодный, морозный день, хотя и не было снега. Мы все в обильном поту от бешеной скачки. Все — только в черкесках. К тому же мы голодны.

— Господа! Зайдемте в ресторан на горячую солянку с сосисками! — предлагает Мистулов.

Мы сразу же соглашаемся, так как очень приятно поесть горячей солянки, выпить по рюмке водки и побывать нам, «сельским жителям», в городе, да еще всей полковой офицерской семьей пообедать в ресторане.

Мы в «погребке», подвальном грузинском ресторане, где так уютно. Промерзшие после пота, все с жадностью набросились на острую вкусную горячую солянку с сосисками, развивая свой аппетит несколькими рюмками водки. Возле тротуара на улице держат наших лошадей человек 20 конных вестовых. Трубачи сразу же были отправлены в полк. Добросердечный Мистулов распорядился дать солянку и водку и для вестовых.

Легкий завтрак быстро закончился. Мистулов спросил счет. Лакей принес его и положил перед командиром полка. Последний полез в карман за кошельком.

Всегда у нас в полку было так: расплачивался полностью полковой казначей, а потом удерживал автоматически из жалованья офицеров. Следуя этому принципу, все наши штаб-офицеры бросились к Мистулову, и старший из них, Калугин, доложил:

— Господин полковник! Это вас не касается!

Мистулов быстро схватил счет, скомкал его в руке и твердо сказал:

— Я здесь старший и я за все отвечаю! Вы же — мои гости!

— Эльмурза! Ты этого не сделаешь! Мы этого тебе не позволим! — лаконично и твердо заявил войсковой старшина Константин Семенович Лотиев, казак-осетин, терец, его лучший друг.

Дело приняло щекотливый характер. Все мы щедро заказывали всяк себе, кто что хотел, зная, что за все будем платить сами, и вдруг получился такой финал. Все ложилось на одного человека, как и угощение наших конных вестовых, на карман нашего командира полка, который, как мы отлично знали, жил только на свое жалованье.

Калугин, сверстник Мистулова, обнял его и хотел силой отобрать счет…

— Раз я среди вас, своих офицеров, я сам, один, всегда и за все отвечаю! — твердо заявил он и решительно приказал всем занять свои места за столом. А потом развернул счет, посмотрел сумму, быстро вынул кошелек, заплатил 500 рублей и тут же счет разорвал.

Эта сумма составляла его месячное жалованье.

В 5-й сотне в одну из ночей с коновязи пропало восемь мешков ячменя. Сотенный командир есаул Авильцев сам принес рапорт об этом командиру полка и спросил, что делать.

Надо признаться, что во всех полках каптенармусы сотен (старшие урядники) иногда позволяли себе негласно продавать на сторону экономическое зерно сотен. Поэтому-то они и были всегда при кинжалах, оправленных в серебро, чего не имели не только что казаки, но и строевые урядники.

— Вечером, перед уборкой лошадей, построить сотню на коновязи, — спокойно сказал Мистулов Авильцеву.

Сотня выстроена. Мистулов молча идет от правого фланга, доходит до середины строя, поворачивается лицом к казакам и громко выкрикивает:

— …Вашу мать!.. Воры!.. Разбойники!.. Чтобы завтра же на этом месте лежало восемь мешков ячменя! — и пальцем указывает место для мешков.

Сказал, повернулся налево и молча пошел вдоль строя сотни, не поздоровавшись и не попрощавшись с казаками.

На утро следующего дня есаул Авильцев явился к Мистулову и доложил, что восемь мешков ячменя лежат на старом месте… и как быть — производить ли дознание?

— Не надо, Владимир Николаевич, — отвечает Мистулов и улыбается. Вот оно — обаяние личности и непререкаемого авторитета полковника Эльмурзы Мистулова!

Я впервые услышал из уст Мистулова эту грубую солдатскую ругань. Я даже обомлел от неожиданности. К тому же эта ругань так странно и неумело была произнесена им, что мне стало смешно. Вообще же он никогда не возмущался, не ругался и только бледностью своего лица показывал, кто его близко знал, как он волнуется и переживает всякие неприятности в самом себе.

Мистулов был очень добрый, общительный, веселый и даже остроумный человек. Но когда он садился в седло, выезжал перед полком — становился вождем-командиром.

В конце августа 1916 года из самого далекого пункта Турции, куда проникли победно наши войска, из-под города Эрзин-джана, вся дивизия была оттянута к Эрзеруму, потом на российскую территорию и расположилась на отдых в районе крепости Каре, по молоканским селам. Штаб дивизии расположился в самом Карее.