Очень полезная книга - Юлия Федотова

… — Помяни мое слово! — бесился Кьетт Краввер, до тошноты отравленный винными парами и чужими пьяными мыслями. — Этот человек однажды сопьется! Если, конечно, успеет, если не загонит себя в гроб в самое ближайшее время!

— Ах, Энге, не говори так! — делал большие глаза снурл. — Не дай бог, накличешь несчастье! Мы должны немедленно бежать отсюда и Ивана как-то вынести. Может, еще не поздно, может, удастся его спасти…

Беда в том, что традиция не позволяла гостям покидать свадебный пир раньше времени (примета плохая), за этим очень строго следила стража, перекрывшая все выходы из дворца. И что оставалось делать приглашенным? Только пить! Или прятаться за расписной хумской ширмой с павлинами. Но люди себя на свадьбах так не ведут, они же не хищные нолькры и не снурлы какие-нибудь! Люди должны друг друга поддерживать и в беде, и в радости тоже. А не за ширмами отсиживаться! Иван пытался втолковать это своим спутникам, но те лишь бранились и слушать не желали. Разве не обидно? Обидно! И что ему, обиженному, было делать? Только пить с горя! Вот он и пил. И не слышал уже, как Кьетт Краввер рычит:

— Ну что за дурость, пройти столько испытаний, столько опасностей избежать, а помереть на чужом свадебном пиру от кислого вина и хмельной браги!

Откуда им было знать, что русский человек от такой ерунды обычно не помирает.

Вот и Иван не помер. Чудом. Потому что пир вовремя кончился и гостей распустили наконец по домам. Видно, в чужом мире умели правильно рассчитать возможности человеческого организма. Совсем немногих вынесли из зала ногами вперед — десяток, максимум полтора. Большую же часть слуги выволакивали под руки. В общем, свадьба прошла удачно, и, по всем хейзинским приметам, ждали молодых долгая жизнь и счастливый брак!

— Интересно, — рассуждал по дороге Кьетт, — сколько времени придется слугам отмывать и проветривать дворец, чтобы в нем можно было хоть как-то жить? Думаю, недели три, не меньше!

— Скорее всего, — чисто автоматически кивал Болимс Влек. Сам он думал только об одном: как бы скорее дотащить безвольное тело Ивана до дома и сгрузить там, самому вымыться в тазу, потом рухнуть на соломенный матрас и не вставать с него «недели три, не меньше»! Пять дней длилось разнузданное свадебное веселье, но ему казалось, целая вечность прошла, и счет времени потерялся. Из всех испытаний, выпавших на их долю, именно это оказалось для бедного Влека самым тяжким. Нестерпимая вонь пьяной мочи, тошнотворная (по происхождению своему) грязь, грубость окружающих, оглушительный шум, накопившаяся усталость и особенно тревога за друга Ивана сделали свое черное дело — снурл был почти что болен.

И с постели он не вставал, пусть не три недели, но три дня — это точно. Уже и Ивану успело полегчать, а Болимс все еще чувствовал себя разбитым и слабым.

— Это ты его довел! — пенял человеку нолькр. — Это из-за тебя он страдает, между прочим!

Иван пристыженно молчал. Он не помнил ничего, он понятия не имел, какой именно ущерб причинил бедному снурлу, будучи в беспамятстве, и спросить о том не решался, чтобы не опозориться еще сильнее. «Это надо же было так набраться, да еще в чужом мире! Придурок, иначе не скажешь! Идиот!» — ругал себя Иван на чем свет стоит. А Кьетт слушал его мысли и тихо радовался: значит, осознал свою вину человек, не совсем он пропащий… Откуда ему, нелюдю по природе, было знать, что грешить и каяться — это тоже типично человеческая традиция?

На четвертый день их болезненного бездействия возле маленького серого домика тетушки Манизы остановилась великолепнейшая санная карета, четверкой вороных запряженная, в пух и прах раззолоченная. Из кареты вышел вельможа в парчовом кафтане и распахнутом плаще на меху, в затейливой шляпе с пером белого фазана, в сапогах со шпорами и ремешками. В руках он держал самую шикарную из всех корзин, когда-либо существовавших в природе. Сплетена она была из золотого прута, украшена топазами и благородной шпинелью и весила, судя по натужному виду вельможи, немало. В общем, именно такой и должна быть корзина, достойная вмещать в себя законного супруга принцессы и первого героя континента. Семеро лучших мастеров королевства трудились над ее созданием три дня и три ночи, без отдыха и сна, и из рук их вышло подлинное произведение ювелирного искусства! Кьетт Краввер даже расстроился:

— Ну вот! Если ты увеличишься, такая красота станет ненужной, пропадет зря! Подумай, может, оставить все как есть?

Рыцарь Симиаз смерил его суровым взглядом, ответил холодно:

— Когда я увеличусь, моя жена станет держать здесь рукоделие. А если вы намерены и дальше городить чепуху, вместо того чтобы говорить о деле, то я велю себя унести и вернусь, когда вы будете настроены более конструктивно.

— Не надо! — поспешил вмешаться снурл. — Мы настроены весьма конструктивно. Продолжим разговор! Энге больше не будет отвлекаться, ведь правда?

— Не буду, — согласился тот. — Ваши корзины, обращайтесь с ними как хотите! Хоть рукоделие держите, хоть на помойку выбрасывайте — мне дела нет! — У него с утра было дурное настроение, раздражало вынужденное бездействие.

Но теперь бездействию этому, похоже, настал конец. Вот что поведал чужеземцам рыцарь Ге-Минрезо.

Едва оправившись от последствий свадебного пира, он, движимый чувством долга, завел с молодой женой разговор о Божественной Сандалии. Он ничего не скрывал, объяснил, что с ее помощью можно разрушить злые чары, но только в том случае, если она будет передана в руки третьим лицам и вывезена из королевства. Слова эти дались Симиазу нелегко, он был уверен, что получит отказ, и готов был выслушать суровую отповедь. Каково же было его удивление, когда молодая жена пожала сухонькими своими плечиками и небрежно бросила: «Интересно, кому так понадобилась эта старая божественная рухлядь, что ради нее даже околдовали человека?!»

В общем, ни принцесса Висса, ни монаршие родители ее против вывоза священной реликвии за пределы королевства не имели ни малейшего возражения, наоборот, были бы рады услужить новому зятю. Но существовала загвоздка иного рода.

…Случилось это во времена прежние, но не стародавние, чуть больше века тому назад, при короле Моззофе Суровом (принцессе Виссе он приходился прадедом). Хотя в те дни суровым он еще не стал, был молод, самоуверен и бесшабашен. Законы любил писать, но не соблюдать. Даже те из них забывал, что не людьми, но самими богами нам даны, а потому исполнять их должно и королям. А не исполнишь — жди беды…

Ведь неслучайно все короли держат при дворах своих магов и колдунов. Потому что богами заповедано: сами короли не должны касаться неведомого. Оплошает колдун — беда колдуну. Оплошает король — беда всему королевству. Но Моззоф был слишком самонадеян и не верил, что может оплошать. Увлекся он темным колдовством и достиг немалых высот в этом деле. Мастером себя почувствовал, осмелел. Ну и конечно же дал маху.

Что именно он натворил, история умалчивает, тайное было дело. Зато известны последствия. Жить в королевском замке стало нельзя. Что-то хищное и опасное завелось там, и людям пришлось уйти. Убегали ночью, в страшной спешке, кто в чем был, а сам король — в ночном колпаке, шлафроке и туфлях на босу ногу. Поутру самые отважные из слуг вернулись в покинутый замок, вынесли что смогли с верхних этажей: картины, гобелены, драгоценную мебель — всякое. Но пробиться в подземную сокровищницу не смог никто. А в ней-то Божественные Сандалии и лежали и по сей день лежат, если чудовища их не изгрызли, не попортили крысы.