Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

В последующие месяцы предпринимались попытки склонить Гитлера к участию в коалиционном правительстве, где в лучшем случае он должен был занять второе место. В 1931 году, когда я советовал это сделать, такие попытки были еще возможны. Теперь глава крупнейшей партии Гитлер требовал единовластия. Абсурдность ситуации состояла в том, что этот политик — которого уже со страхом считали будущим диктатором — смог основывать свои претензии на общепризнанных принципах демократической парламентской процедуры, в рамках которой лидер крупнейшей партии, по крайней мере, обладал правом на попытку сформировать правительство.

С детства мне прививали демократические взгляды. В моем представлении воля народа должна была всегда оставаться высшим законом для правительства, независимо от государственного устройства — республики или монархии. По этой причине я считал, что правительство не должно пренебрегать канцлерством Адольфа Гитлера, если оно желало избежать риска военной диктатуры или гражданской войны. Я выступал против обеих этих возможностей.

После бессилия и слабости предыдущих кабинетов, которые допустили рост безработицы до 6 миллионов, итоги выборов 31 июля 1932 года позволяли мне впервые надеяться на возможность прихода к власти устойчивого и энергичного правительства. Мотив, который побудил меня выйти из своего до этого ревностно оберегавшегося уединения, исходит во многом из того, что я узнавал из случайных разговоров с национал-социалистическими политэкономами. Если люди, подобные Готфриду Федеру и Реверу, возьмут под свой контроль банковскую и монетарную систему, то это, как я мог уже видеть, будет означать крах германской экономической политики, несмотря на парламентскую силу правительства Гитлера. Работа Имперского банка рухнет, если ей будет угрожать легковесность теневой валюты Федера или даже раскол валют а-ля Ревер. Я считал своим долгом предотвратить эту угрозу. Поэтому дал Гитлеру понять устно и письменно, что, если он придет к власти, я не откажусь сотрудничать с ним. Позднее это поставили мне в вину. Но ни тогда, ни по прошествии времени я не встречал предложений какой-либо альтернативы канцлерству Гитлера.

Когда наконец в январе 1933 года сам Гинденбург уже не видел выхода, он созвал лидеров всех центристских партий, чтобы посовещаться о возможном решении. Ни один из присутствовавших участников встречи не предложил ничего. Даже председатель Социал-демократической партии господин Вельс сказал президенту, что придется передать должность канцлера Гитлеру в надежде, что она вскоре окажется ему не под силу.

Уместно задать вопрос: каковы были обстоятельства, сделавшие возможным приход Гитлера к власти? Ответ дал в июне 1934 года ведущий социал-демократ Виктор Шифф в журнале Magazine of Socialism, публиковавшемся за рубежом:

«Если и существует точка зрения, по которой мы не имеем и не можем иметь разногласий, то это, конечно, точка зрения, что Гитлер обязан своим возвышением и конечной победой мировому экономическому кризису. Он был обязан ими отчаянию безработных, образованной молодежи, для которой не было будущего, мелким предпринимателям и ремесленникам, ожидавшим банкротства, фермерам, столкнувшимся с падением цен на сельскохозяйственную продукцию. Здесь все мы оказались не на высоте. Да, мы справедливо порицали капитализм за кризис, но не могли предложить массам ничего, кроме социалистического лозунга».

Полагаю, что каждый, кто прочтет это заявление, поймет мою решимость сделать рискованную попытку остановить в условиях сильной власти экономическое обнищание, обеспечить шесть с половиной миллионов безработных зарплатой и пропитанием.

После провала всех попыток уговорить Гитлера войти в кабинет министров, возглавляемый одной из умеренных партий, Папен снова прибег к тщетному усилию добиться большинства посредством новых выборов в рейхстаг. В этих ноябрьских выборах национал-социалисты действительно потеряли тридцать четыре места, но в сравнении с этим число голосов, поданных за коммунистов, возросло с восьмидесяти девяти до ста. Совершенно очевидно, что, если бы Гитлер не справился со своими обязанностями, неудовлетворенность побудила бы избирателей искать спасения слева. После выборов Папен ушел в отставку. Начались разговоры о целесообразности диктатуры как последнего средства.

Пост канцлера достался генералу Шлейхеру, учтивому политику, более привыкшему к атмосфере интриг, чем к парадному плацу. Он постарался прежде всего подыскать другого кандидата на канцлерство и связывался по этому поводу со многими политиками. Однажды он попросил и меня встретиться с ним и предложил, чтобы я взялся за это дело. Хотя я сразу отказался, мне было интересно ознакомиться с его политическим видением ситуации. Я попросил его рассказать о своей программе. Его суждения были настолько бесцветны, что у меня было время оглядеть комнату. Она была так же бесцветна, как и речь этого человека, — без какого-либо личного штриха или признака индивидуального вкуса. Строго определенное количество кресел, несколько убогих картин на стенах, холодных и невыразительных. Манера Шлейхера говорить, хотя и совершенно безучастная, все же выдавала стремление расположить к себе собеседника. Однако ему не удавалось это сделать из-за отсутствия хотя бы одной конструктивной идеи или подобия энтузиазма. Это был типичный закулисный политик, хладнокровный и расчетливый. Должно быть, ему стоило много сил занять пост канцлера и таким образом открыть себя для публичной критики. Шлейхер возлагал последнюю надежду на раскол в Национал-социалистической партии. Когда он выразил эту надежду в разговоре со мной, я прервал его:

— Думаю, генерал, вы недооцениваете железную дисциплину этой партии, столь усердно насаждаемую Гитлером. От каждого, кто пытается возражать, он избавляется без всяких церемоний.

В день, когда Шлейхер произносил инаугурационную речь в качестве вновь назначенного канцлера, я обедал с Зельдте и другими. За трапезой мы слушали речь Шлейхера по радио. Чем больше он говорил, тем больше угасало наше желание слушать. Ко времени, когда мы занялись мороженым, наши мозги дошли до точки замерзания. Речь Шлейхера отличалась полным отсутствием идей и чувств. Она звучала как похоронный звон по Веймарской республике. Даже он не посмел попытаться установить военную диктатуру.

Три недели спустя президент назначил Гитлера канцлером. Я держался в стороне от этих событий и не претендовал на какую-либо министерскую должность. Я почти не имел контактов с партией Гитлера. Когда мы встретились однажды в ноябре 1932 года, я спросил его, настаивает ли он на вступлении в партию как условии сотрудничества. К моему большому облегчению, Гитлер дал отрицательный ответ. Я никогда не принял бы подчиненную должность под партийной юрисдикцией. Я хотел сохранить свою свободу, никогда не был членом этой партии.

В первые недели прихода Гитлера к власти я встретился с ним лишь однажды, но это было значимое событие. Мне случилось присутствовать в комнате с группой его соратников, когда он впервые обратился к немецкому народу по радио. Его речь начиналась словами: «Дайте мне четыре года». Мне показалось, что я впервые имею возможность заглянуть в душу этого человека. У меня было впечатление, что бремя его новой ответственности было слишком тяжело для него. В этот момент я ясно почувствовал, что значило переместиться из рядов оппозиционных пропагандистов на ответственный правительственный пост. Я ощущал его внешнее и внутреннее волнение, которое не было простым «разыгрыванием роли», но реальным состоянием. Это укрепляло мою надежду на возможность направить этого человека на истинный путь.