Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914-1921 - Анджей Иконников-Галицкий

Харламов, арестованный чекистами в 1929 году, в самом начале репрессий, обрушившихся на «бывших» военных, скорее всего, сознательно преувеличивает пьяный размах слащевских вечеринок: таким способом он отводит от их участников подозрения в заговоре. Тут же он добавляет: «На меня не производило впечатления, что вечеринки устраивают с политической целью: уж больно много водки там выпивалось». Но в одном ему можно безусловно поверить: Слащев тосковал по строевой службе, по полю боя, мучился ролью осведомителя и топил тоску в дурмане…

Свои показания Харламов давал уже после смерти Слащева. 13 января 1929 года в газете «Правда» появилась коротенькая заметка. Сообщалось, что 11 января на своей квартире в Москве был убит бывший врангелевский командир, а в последнее время преподаватель стрелково-тактических курсов Слащев. Неизвестный преступник выстрелил и скрылся. Через несколько дней было названо имя предполагаемого убийцы: Лазарь Коленберг. И мотив: месть за казненного в Крыму брата. Суд признал Коленберга невменяемым и освободил от наказания.

Соответствует ли истине официальная версия, мы не знаем и фантазировать на эту тему не будем. Знаем следующее: с 1915 по 1920 год Слащев имел семь ранений; семь раз смерть настигала и отпускала его. Последняя, восьмая пуля летела далеко и долго: из Крыма в Москву, из 1920 года в 1929-й. Это, конечно, судьба. Война догнала генерала Яшу, Слащева-Крымского, и забрала его к себе навсегда.

Но однажды (а может быть, и не однажды) Слащев вернулся на поле боя. Об этом пишет в своих мемуарах участник боев за Крым в 1920 году, герой Великой Отечественной войны генерал армии Павел Иванович Батов. В июле 1941 года, готовясь к обороне Крыма от немцев, он вместе с другими офицерами осматривал позиции на Перекопском перешейке.

«– Посмотрите, – сказал полковник, – это остатки слащевских окопов. Как умело они были спланированы!

Да, в этих заросших колючками останках Гражданской войны чувствовался умный военный глаз. Если бы и в наши дни наступала только пехота, я бы во многом повторил этот замысел…

Бывают странные повороты судьбы. Генерал Слащев стал нашим учителем… Преподавал он блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории порой было как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал, не жалея язвительности, разбирал недочеты в действиях наших революционных войск. Скрипели зубами от гнева, но учились…»[262]

Он был стройным юношей, весьма самонаде-янным, чувствовавшим себя рожденным для великих дел»[263]. «Он находил в своей внешности сходство с Наполеоном I, и, видимо, это наводило его на мысль о его будущей роли в России. Он снимался фотографией в „наполеоновских“ позах, со скрещенными руками и гордым победоносным взглядом. У него было предчувствие и мания „великого будущего“»[264]. Слова известного композитора и музыковеда Леонида Сабанеева дорисовывают сложившийся к исходу Гражданской войны образ Тухачевского – «красного Бонапарта», «революционного аристократа», будущего главнокомандующего мировой революции. Но Бонапартом, завоевателем мира, ему не суждено было стать. Как и Слащев, он был любовником военной удачи, а не ее законным супругом. И удача зло шутила с ним, вознося на головокружительные высоты, низвергая в бездны. В первый раз следствием ее измены стал плен. Во второй – страшное поражение на пороге Варшавы. Последняя, третья ее измена ввергла Тухачевского в расстрельный подвал, в бездну, откуда нет выхода, где, по слову отвергнутого им Христа, только плач и скрежет зубов…

В Москве, на Большой Никитской, возле Бульварного кольца, есть старинная маленькая церковь – колоколенка и пять ажурных главок. Храм Феодора Студита, что у Никитских ворот. Там я был однажды, давно: крестил сынишку моих московских друзей. Нарекли новорожденного, конечно же, Феодором – в честь преподобного игумена Константинопольского Студийского монастыря. Я тогда не знал, что в этой церкви столетие с лишним назад, а именно 5 марта 1893 года, при восприемниках враче Николае Александровиче Крамареве и вдове надворного советника Екатерине Яковлевне Аутовской, был крещен младенец Михаил, Николаев сын, Тухачевский. В метрической книге указано, что родился он 3 февраля того же года. Имя ему дали – с умыслом ли, нет ли – военное. Архангел Михаил, архистратиг небесного воинства – святой покровитель благочестивых князей и всех защитников веры. О том, что новокрещеный станет предводителем безбожного красного воинства, никто, конечно, тогда и помыслить не мог. Младенцы наполнены жизнью и любовью; они не знают, что есть ненависть, тщеславие, корысть, властолюбие. Они не понимают, что такое – убивать.

Рождение Михаила Тухачевского и всех старших детей в этой многодетной семье окутано романной дымкой – а попросту сказать, они были незаконнорожденными. В силу этого обстоятельства Михаил был причислен к роду отца решением смоленского Дворянского собрания лишь в 1901 году, в восьмилетнем возрасте.

А род стоил того, чтобы быть к нему причисленным.

Хотя документальных свидетельств принадлежности Тухачевских к древней и даже титулованной знати нет, семейное предание без колебаний возводило родословную к Индрису, в крещении Константину (или Леонтию), выходцу из цесарских земель, то есть из Священной Римской империи. То же семейное предание присвоило ему титул графа и утверждало, что прибыл он на Русь, в Чернигов, еще при Мстиславе Владимировиче Великом, в начале XII века. В этом предании заключены противоречия. В Чернигове Мстислав Великий никогда не княжил; другие черниговские князья с таким именем и отчеством неизвестны. Имя Индрис может быть истолковано как Генрих в греко-византийском варианте (Индржих, Индрик у славян). Но если считать его выходцем из «цесарской земли», тем более знатным – графом, то он не мог быть некрещеным, и поэтому непонятным становится происхождение крестильного имени. Гораздо вероятнее, что предок Тухачевских выехал на службу к русским князьям из языческой Литвы, тогда же крестился, и случилось это не в XII, а в XIV или даже XV столетии. Потомок Индриса Богдан получил во владение село Тухачев, от коего прозвался Тухачевским (есть, впрочем, и другие версии происхождения фамилии). Произошло это, скорее всего, в середине XVI века, ибо до 1536 года Тухачевом владели князья московского рода. В последующие два столетия Тухачевские числились среди брянских, смоленских, костромских дворян в невысоких чинах, выше стольника никто из них не поднимался. Но родством своим они были богаты: через браки породнились с Голенищевыми-Кутузовыми, Сумароковыми, Киреевскими; того же Индрисова корня – Толстые[265].