Рай - Техас! - Сьюзен Элизабет Филлипс

Сойер вновь провел рукой по гладкой поверхности дерева.

— Моя мать убирала тогда дом твоего деда. Это было еще до того, как она… нашла другой способ зарабатывать на жизнь.

Уэй на короткое время умолк, и Бобби Том неожиданно вспомнил о той развесистой клюкве, с помощью которой он иногда любил припудрить малознакомым девицам мозги, вышибая из них слезу побасенкой о своем тяжелом безрадостном детстве и матери-проститутке. То, что всегда казалось ему пусть не очень-то умной, но хохмой, являлось жестокой реальностью жизни Сойера, и, несмотря на всю свою нелюбовь к этому человеку, он устыдился.

Сойер, немного помолчав, продолжил свой монолог:

— Мы с твоим отцом одного возраста, Дэнтон, но в детстве он был гораздо крупнее меня, и твоя бабушка стала отдавать моей матери всю его старую одежду, которую я донашивал годом спустя. Я ходил в школу в его старье, но он никогда не давал понять, что замечает это. Ни мне, ни кому-либо другому. Мальчишки, однако, видели все и насмехались надо мной: «Эй, Сойер, ты, кажется, слямзил эту рубашку у старины Хойта?» Если твой отец находился рядом, он просто качал головой: «Вы что, парни, перегрелись на солнышке? Я никогда не видел эту чертову вещь раньше!» Я ненавидел его за это. Если бы он хотя бы раз попрекнул меня моей бедностью, я бы избил его. Но он никогда этого не делал, и, оглядываясь назад, я не думаю, что это было для него просто. Во многих отношениях, я уверен, он был самым хорошим человеком из всех, кого я когда-либо знал.

Бобби Том неожиданно для себя почувствовал, что его переполняет чувство гордости за отца. А потом пришло опустошающее чувство утраты. Он нахмурился, надеясь, что не выказал ни одной из этих эмоций.

— Но вы до сих пор продолжаете ненавидеть его.

Сойер, казалось, не слышал его слов.

— Однажды я залез в шкафчик Хойта и стащил его школьную куртку. Не думаю, что ему удалось выяснить, кто это сделал. Я, конечно же, не мог носить эту проклятую вещь, даже не хотел. Но я взял ее незаметно и сжег, чтобы он никогда больше не мог пользоваться ею. Может быть, я надеялся, что вместе с ней сгорит и все его преимущество передо мной, но скорее всего я просто не мог спокойно смотреть, как он набрасывает ее на плечи твоей матери, когда они возвращаются домой. Эта чертова куртка доходила ей до коленок.

Невольно представив своих родителей в роли учеников средней школы, Бобби Том почувствовал себя сбитым с толку.

— О чем мы начали говорить, Сойер? Кажется, о моей матери?

— Я полагаю, так было всегда. — Его глаза затуманились. — Она была невероятно прелестна, хотя сама так не считала, потому что носила скобки на зубах до конца второго курса. Ей нравился твой отец, но она была приветлива со всеми. — Он искренне рассмеялся. — Со всеми, кроме меня. Однажды мы столкнулись с ней в пустом коридоре, когда никого не было рядом. Она относила что-то в учительскую, а я прогуливал урок. Я поднял воротник и ссутулившись прислонился к одному из шкафчиков, скорчив мерзкую рожу. Я смерил ее с головы до ног самым крутым своим взглядом, испугав до полусмерти. Я помню, как руки ее затряслись, но она справилась с собой и сказала: «Уэйленд Сойер, если вы не хотите закончить свою жизнь на улице, вам лучше отправиться в класс сию же минуту». Храброй девочкой была твоя мать.

Было трудно сохранить антипатию перед такой обезоруживающей искренностью, но Бобби Том напомнил себе, что Сойер сейчас совсем не панкующий подросток и в настоящее время опасность, исходившая от него, была более чем реальна.

— Детские разборки — это одно, — сказал он ровно, — но все выглядит совсем по-иному, когда за дело берется взрослый мужчина. Скажите, что вы с ней сделали?

Бобби Том совсем не ждал прямого ответа и не был удивлен, когда Сойер отвернулся от него и подошел к дверному стенду для спортинвентаря. Поставив клюшку на место, он небрежно привалился к прилавку, но чувствовалось, что тело его напряжено. Бобби Том ощутил смутную тревогу, словно ему грозил страшный удар, от которого уже невозможно увернуться.

Сойер уставился в потолок и с трудом выговорил:

— Я позволил ей поверить в то, что закрою «Розатек», если она не станет моей любовницей.

Бобби Тому показалось, что на него обрушились стены. Он с минуту стоял неподвижно, справляясь с приступом ярости, чтобы не убить этого сукина сына на месте, и только когда эта безумная вспышка растеклась по его телу волной холодного гнева, разрешил себе подойти к нему и заглянуть в глаза:

— Ей следовало послать тебя к черту.

Сойер прочистил горло:

— Она этого не сделала.

— Я убью тебя.

Руки Бобби Тома метнулись вверх. Он прижал Сойера к прилавку, вцепившись в лацканы его пиджака. Пальцы Сойера, словно клещи, обхватили его запястья.

— Выслушай меня, Дэнтон. Возьми себя в руки и выслушай меня.

Бобби Тому нужно было знать все. Он отпустил пиджак Уэя, однако не двинулся с места. Его голос звучал глухо:

— Говори.

— Я никогда не утверждал этого впрямую, но она вообразила, что дело обстоит именно так, и я не торопился разуверить ее. Сейчас вся Телароза считает меня справедливым и славным парнем. Я надеялся, что, познакомившись со мной поближе, она раньше других поймет это. Но все вышло не так.

— Ты изнасиловал ее?

— Нет! — Впервые в глазах Сойера блеснул гнев. — Меня во многом можно упрекнуть, Дэнтон, но только не в таких вещах. Что произошло между нами, известно лишь нам двоим, но тебе я скажу одно — никакого насилия не было.

Бобби Том почувствовал тошноту. Он всегда запрещал себе думать об интимной стороне жизни своей матери после смерти отца. Он допуская, что у нее мог появиться кто-нибудь, но мысль о том, что она могла добровольно отдаться именно Сойеру, была совершенно невыносима.

Слова Уэя вонзались в его сознание, как раскаленные гвозди.

— Никакого насилия не было, но для нее все произошло слишком рано. Она до сих пор тяжело переживает смерть твоего отца, и я не могу упрекать ее за это. Но его здесь больше нет, а я есть и хочу, чтобы она вновь обрела счастье. Ей тоже хочется быть со мной, но она не может себе этого позволить, и, я думаю, в основном из-за тебя.

— Она взрослый самостоятельный человек и сама решает, как ей поступить.

— Ты — самое главное в ее жизни, Дэнтон, и она скорее отрежет себе руку, чем причинит тебе вред. Она никогда не пойдет против твоей воли.

— В таком случае, я хочу, чтобы ты оставил ее в покое. Сойер посмотрел на него с нескрываемой враждебностью:

— Надеюсь, ты понял, Дэнтон, что я тут разливался соловьем совсем не потому, что страдаю припадками мазохизма. Ты у меня в печенках сидишь, самовлюбленный, эгоистичный мальчишка! Я молил Бога, чтобы ты оказался похожим на своего отца не только внешне. Я был честен с тобой, чтобы ты понял, как мне тяжело без нее и что твоя мать тоже страдает от одиночества. Но нам не бывать вместе без твоей поддержки.