Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Как же ты встречаешься со своими приятельницами?

— Это не так-то просто, — она задумалась. — Здесь все не так, как всюду. Мы живем за много миль друг от друга, и нет никакой светской жизни. Понимаешь, у нас нет загородных клубов. И кафе не такие, как в Англии. Женщины туда не ходят. Конечно, есть гольф-клубы, но в них состоят только мужчины, женщина там — персона нон грата. Можно встретиться с приятельницей в Релкирке, но вообще вся светская жизнь проходит в домах. Обеды для молоденьких девушек, ужины для супружеских пар. Мы все наряжаемся и едем на званый вечер за сорок — пятьдесят миль. Вот почему зимой жизнь как бы замирает, и тогда люди бегут отсюда — кто на Ямайку, а если Ямайка не по карману, в Валь-д’Изер кататься на лыжах.

— А что делаешь ты?

— Зима меня не пугает, а вот дождливое лето я ненавижу. Знаешь, зима здесь прекрасна. Я бегаю на лыжах по долине. Всего в десяти милях от Страткроя прекрасная равнина, становись на лыжи и беги. Но когда выпадает глубокий снег, туда не проехать, и это ужасно обидно.

— Ты раньше ездила верхом.

— Я раньше и охотилась. А ездила верхом именно потому, что любила охотиться. Когда я поселилась в Балнеде, Эдмунд обещал, что у меня будут две лошади, но какой смысл держать лошадей, если никто не охотится.

— Чем же ты занимаешь свои дни?

— До сегодняшнего дня их заполнял Генри.

Она обреченно посмотрела на Конрада, потому что он спросил о том, чего она страшилась больше всего на свете. Генри нет, его отняли у нее, как она ни сопротивлялась. «Ты просто душишь его своей любовью», — этот несправедливый упрек Эдмунда ранил ее в самое сердце и довел до бешенства. И все же любовь к сыну была главным занятием в ее жизни и самым большим ее счастьем.

Генри она лишилась, остался один лишь Эдмунд.

Но Эдмунд в Нью-Йорке, а когда вернется, полетит во Франкфурт, в Токио, в Гонконг. До сих пор ей удавалось спокойно переносить эти долгие разлуки, отчасти потому что с ней был Генри, ее радость и утешение, но главное, она была несокрушимо уверена, что куда бы ни занесло Эдмунда, он сохранит ей верность и не разлюбит, ведь он такой надежный. Но сейчас… На нее снова нахлынули сомнения и страхи прошедшей бессонной ночи. Лотти Карстерс сумасшедшая… А может быть, не такая уж и сумасшедшая… Она рассказала Вирджинии такое, что ей и в голову не могло прийти. Эдмунд и Пандора Блэр… «А почему, вы думаете, он вдруг сорвался в Америку? Изменит вам, как изменял первой жене, бедняжке».

Вирджиния почувствовала, что летит в пропасть. К ее великому ужасу, губы у нее задрожали, глаза стали наполняться слезами. Конрад сочувственно смотрел на нее, и на какой-то безумный миг ей страстно захотелось рассказать ему все, выплеснуть горечь своих унизительных подозрений. Но тут слезы хлынули рекой, его лицо расплылось в туманное пятно, и Вирджиния подумала: «Господи, я совсем пьяна». И вовремя спохватилась, миг опасного искушения миновал. Никогда никому не надо говорить об этом, иначе, облекшись в слова, сомнения станут действительностью, она сама накликает беду.

— Прости, я такая глупая, — сказала она и, судорожно всхлипывая, стала искать платочек, но платочка нигде не было. Конрад через стол протянул ей свой, чистейший, белоснежный, свежеотглаженный, она с благодарностью взяла его и высморкалась.

— Я так устала и так измучилась, — сказала она и попыталась обратить все в шутку, — и к тому же здорово пьяна.

— Тебе нельзя вести машину, — сказал он.

— Придется.

— Переночуй здесь, а завтра утром поедешь. Сейчас мы снимем тебе номер.

— Нет, мне нельзя.

— Но почему?

Слезы хлынули снова.

— Там собаки остались одни.

Он не стал смеяться над ней, а просто сказал:

— Посиди минутку, закажи кофе. Я сейчас, мне нужно позвонить.

Вирджиния промакнула слезы, снова высморкалась, с опаской оглядела зал — не видел ли кто-нибудь, как она плакала? Но все были поглощены своим ужином, кто-то ел жареную рыбу, кто-то расхваленный официанткой бисквит с вином и сливками. К счастью, слезы у Вирджинии иссякли. Официантка подошла убрать тарелки.

— Ну как, мадам, понравился стейк?

— Да, превосходный.

— Будете десерт?

— Нет, спасибо, пожалуй, не стоит. А не могли бы вы принести кофе?

Официантка принесла кофе, Вирджиния стала пить ядовито-черную жидкость с таким запахом и вкусом, будто она долго стояла закупоренной в бутылке, и тут вернулся Конрад. Она вопросительно поглядела на него, и он объяснил:

— Все улажено.

— Что улажено?

— Я отказался от номера и от машины, которую хотел взять завтра напрокат. Я отвезу тебя в Страткрой, домой.

— А сам поедешь в Крой?

— Нет, они меня ждут только завтра утром. Переночую в трактире, о котором ты рассказывала.

— Это невозможно, там нет свободных комнат, все забито охотниками, которые приехали стрелять куропаток во владениях Арчи. Мы поедем в Балнед, ты переночуешь у нас. Спальни для гостей приготовлены.

Она увидела сомнение в его глазах.

— Едем, зачем усложнять, — сказала она, понимая, что все и без того достаточно сложно.

Конрад вел машину в полной темноте. Дождь перестал, словно небо вылило все свои запасы воды, но ветер был пропитан влагой, и небо по-прежнему затянуто тучами. Дорога поднималась вверх, делала несколько поворотов и круто шла под горку. В низинах стояла вода, кюветы полны доверху. Закутавшаяся в плащ Вирджиния вспоминала, как она в прошлый раз ехала этим путем. В тот вечер Эдмунд встретил ее в аэропорту, и они ужинали в Эдинбурге. В небе творилось чудо: божественный художник расписывал его багровыми, серыми и розовыми красками. Сейчас темнота была глухой и зловещей, даже свет в окнах ферм, разбросанных вокруг Страткроя, не успокаивал, огни казались далекими и недосягаемыми, как звезды.

Вирджиния зевнула.

— Ты спишь, — сказал ей Конрад.

— Нет, это от вина.

Она опустила стекло, и в лицо ей ударил холодный, влажный, липкий ветер. Колеса «субару» шуршали по мокрому гудрону, из темноты донесся протяжный крик кроншнепа.

— Это голос дома, он здоровается с нами, — сказала она.

— Ты действительно живешь на краю света.

— Мы почти приехали.

Улица деревни была пуста. Даже мистер Ишхак закрыл свой магазин, свет горел только в доме за задернутыми шторами.

— Поворачивай налево и через мост.

Вот и мост позади, они свернули на дорожку, что вилась среди деревьев, подъехали к открытым воротам, дальше аллея к дому. Дом, как она и предполагала, был погружен в темноту.

— Не надо к парадному крыльцу, Конрад, остановись здесь, во дворе. Когда я одна, я не хожу парадным ходом. У меня ключи от кухни.