Р.А.Б. - Сергей Минаев

Она не слушала. Она уже поняла, что я хочу сказать. Разыгранная мною дешевая сцена утонула в глубине ее глаз. Весь этот революционный фарс и мой неподдельный гнев, якобы вызванный ее неприятием забастовки. Величайшим достижением двадцать первого века стали малодушие, лицемерие и страх перед общественным мнением. Вот и сейчас, когда я сижу напротив той, с которой, кажется, мог бы счастливо прожить жизнь, единственное, что срывается с моих уст, – вранье. Вместо того чтобы сказать: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ РОДИЛА МНЕ ДЕТЕЙ, Я ГОТОВ БРОСИТЬ ВСЕ РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ БЫТЬ С ТОБОЙ, – я говорю: «мы из разных социальных лагерей», «у нас разные интересы», «ты потрясающая девушка, но мы не сможем быть вместе в силу разных обстоятельств». А она грустно улыбается, скидывает с плеч мой свитер, протягивает его и говорит что-то вроде: «Он пропахнет моими духами». Мне бы схватить ее за руку и бежать с ней прочь, все равно куда, а я лишь принимаю свитер и глупо улыбаюсь. Она резко вскидывает на меня свои серо-зеленые (или зелено-серые, чего больше на этот раз?) глаза. Слез нет – только едва уловимый лихорадочный блеск. То есть я их не вижу, так как в следующее мгновение легким движением кисти она смахивает их, почему-то оглядываясь по сторонам. Даже в своем отчаянии она делает все, чтобы никто не подумал ничего такого, что могло бы скомпрометировать меня.

Она встает, посылает мне одну из тех улыбок, которые я вспоминаю беспонтовыми семейными вечерами, и уходит. А я смотрю ей вслед, понимая, что это все. Конец, финал, кода. Мне бы умереть в тот момент, но куда там! Даже подумать об этом у меня не хватает сил. Ведь трусы не умирают. Они отсиживаются за спинами идущих в атаку, забывают вылезти из окопа или просто сдаются в плен. Поэтому трусы выживают всегда – именно им мы обязаны своим генофондом.

Я не делаю попытки догнать ее. Я сам поверил в то, что оскоблен в своих лучших, свободолюбивых чувствах. Пьяный угар накрывает меня. Да пошло оно все к черту! Я хватаю ближайший стакан со спиртным, опрокидываю его, пытаюсь забраться на стойку, но тут вижу Загорецкого, который смотрит на меня из дальнего угла. Мне бы подойти к нему, тряхнуть за плечи и заорать:

– ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОМОГ МНЕ?! ПОЧЕМУ БРОСИЛ МЕНЯ?! ПОЧЕМУ НЕ СКАЗАЛ, ЧТО Я СОВЕРШАЮ УЖАСНУЮ ОШИБКУ?!

В его глазах я вижу сочувствие. Он все понял. Он знает, почему это происходит со мной. С нами. Ведь у нас есть перспективы, устойчивый рост, крепкие семьи, стабильный доход и карты привилегированных клиентов в фитнес-центрах. У нас есть все, хотя на самом деле нет ничего. Мы усредненные, стандартизированные и использованные Системой люди. Люди, определившие будущее не только свое, но даже внуков и правнуков. Армия бездарностей, обреченная на стабильность. Наша посредственность даровала нам это право. Сотни тысяч человеческих особей, обменявших свободу на потребительский кредит. Наше ничего и есть все.

Единственно верное решение для всех нас – это лечь завтра под колеса грузовиков. Этим мы разом облегчим существование других людей, которые через месяц даже не вспомнят о нашем существовании, потому что мы были слишком невзрачны.

«No one can hold a candle to you, – ревет из колонок. – When it comes down to virtue and truth. No one can hold a candle to you. And I dim next to you».

06 марта

– Вот они! Посмотрите! Герои, бля! – Самого оратора, окруженного толпой, видно не было. Мы слышали только до боли знакомый голос. – Сейчас они вам расскажут сказку про переговоры. А переговоров-то и нет. Нет никаких переговоров, с отребьем никто не разговаривает! – В голосе выступавшего послышались истеричные нотки. – Они всех подставили! И тебя, и тебя, и тебя, девушка, тоже. Так же, как меня пару месяцев назад. Это крысы!

Люди начали оглядываться на нас. Судя по напряженным лицам, выступление продолжалось довольно долго. Не говоря ни слова, мы ввинчивались в толпу, расталкивали людей руками, чтобы посмотреть на провокатора, который все верещал и верещал:

– Возвращайтесь в офис, не верьте им! Все, что они обещают, вранье! Руководство корпорации уполномочило меня как начальника департамента продаж сообщить, что к вернувшимся на рабочие места никаких санкций применяться не будет!

– Нестеров! – почти одновременно вырвалось у нас.

– Знаешь, у меня была стопроцентная уверенность, что без него не обойдется! – хмыкнул Загорецкий. – Стопроцентная!

Он подобрался вплотную к Нестерову, рванул его за лацканы пиджака и толкнул в толпу.

– Он обкуренный! Посмотрите, он же обкуренный! – верещал Нестеров.

– Этот человек провокатор, – спокойно сказал Загорецкий. – Один из тех, кого нанимает картель за пятнадцать тысяч рублей в сутки. Столько тебе платят?

– Это ты у картеля на окладе! Ты и твой Фронт! А я простой менеджер, как и все! Меня приняли на работу, чтобы очистить компанию от таких, как ты, бездельников! Вы все и есть провокаторы. – Нестеров попытался шагнуть навстречу, но его схватили под руки и удержали. – Руки уберите! Уберите руки, я сказал!

– Через час истекает ультиматум. В половине первого начнут действовать боевые отряды Фронта. Начнется стрельба. – Загорецкий повернулся в сторону офиса. – Город полон солдат и омоновцев. Те, кто боится баррикад, могут идти домой. Особенно это касается женщин. Забастовка закончилась. И отпустите, наконец, этого придурка. Спасибо, что все эти дни вы поддерживали Фронт. Без вас мы бы никогда их не победили.

Повисла тишина. Люди не могли поверить, что все так обернулось. Молодой парень, кажется, из складских служб, отвернув лицо от Загорецкого, утирал со лба пот. На его лице ясно читалось: «И это все?» Девушка рядом со мной закусила губу и плотнее закуталась в наброшенный на плечи платок, хоть было не так уж и холодно. Я поднял голову в небо и стал смотреть на самолет, набиравший высоту и оставлявший за собой хвост белых хлопьев. Мне не хотелось на баррикады, но и уходить не хотелось. Я испытывал странное, абсурдное желание досмотреть, чем все это кончится. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что это не кино. Все происходило именно с нами, здесь и сейчас.

Через полчаса нас осталось человек семьдесят, в основном крепких ребят из хозяйственно-логистических служб. Непонятным образом затесалась даже пара девчонок. Чьи-то подруги?

Скоро должны были привезти оружие и укрепить нас десятком бойцов. Так утверждал Загорецкий. Он сидел на парапете, обхватив руками согнутые в коленях ноги. Его лицо ровным счетом ничего не выражало. Рядом с ним стояло радио, транслировавшее последний, как оказалось, эфир «Гутен Таг». Ведущий, чей голос теперь был серьезным, чеканил свой текст:

«На город движутся армейские грузовики. Вы проиграли, ребята. Не подставляйте ваших людей. Оружие нужно было брать в руки с первого дня. Или вообще не выходить на улицы. Система не ведет переговоров».

Загорецкий выключил радио и включил компакт-диск со вчерашней песней:

David, the wind blows

Take all of my dreams away

But they’re still says: