Горячая весна 2015-го - Михаил Луговой

Когда наверху загрохотали гусеницы и с потолка посыпались бетонная крошка и комья земли, все находившиеся в капонире кинулись прочь, кто по ходам сообщения в соседние укрытия, кто назад, благо задней стенки у приспособленного для гранатометного огня сооружения не было. Василий, совершенно оглохший от выстрелов обеих «Таволг» по соседству, краем сознания, еще не охваченным давящим ужасом, удивился тому, что не может узнать местности. Кругом во всех направлениях двигалась чужая бронетехника, некоторые машины горели. Хлопки гранатометных выстрелов, очереди стрелкового оружия и рев моторов доносились как сквозь вату. Взгромоздившийся поверх их окопа танк, в желто-зеленых пятнах камуфляжа, был развернут к нему обвешанным решетками бортом. Болтавшаяся на ремне взведенная «Муха» била по ногам, и, пока Василий вскидывал ее к плечу, «Абрамс» успел повернуться к нему свистящей и воющей кормой. Стрелять приходилось чуть ли не в упор, и в последний момент, инстинктивно опасаясь, что заденет его самого, Василий перевел прицел на заднюю часть башни и нажал спуск, забыв, что с такой короткой дистанции граната может и не взвестись.

Огненная вспышка ударила ему прямо в глаза, волна взрыва толкнула в грудь, заднюю часть танковой башни окутало венчиком коптящего пламени. Но танк продолжал разворачиваться, и окончательно оглохший Василий, бросив пустой тубус, пятился от него назад, пытаясь нащупать предохранитель автомата дрожащими руками.

Через пару секунд после первых выстрелов паника, охватившая американского командира, начала его оставлять. Эти сумасшедшие русские (русским полагается быть сумасшедшими, как полякам – тупыми, ирландцам – вспыльчивыми, а итальянцам – скользкими) хотя и нанесли ему потери, но больше ничего не могли сделать. Через насколько минут его танки, уже ворвавшиеся на позицию, передавят их остатки, и тогда…

– Ар-пи-джи на два часа! – не своим голосом заверещал механик-водитель.

Башня «Абрамса» была развернута на левый борт, но, повинуясь команде ганнера, повернулась так быстро, что бутылки с водой центробежным ускорением прижало к стенкам и командир успел заметить присевшего на колено русского с гранатометом на плече и через мгновение – вспышку выстрела. Танк прыгнул вперед и правее, лишая их шансов на выстрел, русский исчез внизу, не то задавленный, не то нырнувший в окоп. В этот момент впереди идущий «Абрамс» взорвался. Вышибные панели кувыркались в воздухе, вслед за ними с ревом извергался гейзер рвущегося боезапаса.

Между их и взорвавшимся танком обманчиво медленно на фоне бьющего пламени проплыла характерной формы русская противотанковая ракета, и

лейтенант даже вспомнил, как она называется, – «Saxhorn»[78].

– Управляемые ракеты на три часа, – донеслось в наушниках преувеличенно спокойным голосом.

На тактическом экране перед лейтенантом мигнуло обновление данных от командира батальона, но набирать пароль, чтобы прочесть их, не было времени. Он с ужасом понял, что ловушка была не там, где его роту накрыли артиллерийским огнем, а здесь. С опушки покрывавшего холм леса противотанковые ракеты выбивали одну его машину за другой. Открывать по ним огонь значило подставляться недодавленной русской пехоте, не обращать внимания тоже невозможно – давя сопротивление, его машины скучились, превратившись в легкую мишень.

– Здесь Чиф Майк! – закричал он в микрофон. – Красный код! Вы меня слышите?! ПТУРы в кустах в квадрате тридцать два! Красный код!

«Красный код» фактически был командой вызова огня «на себя» и применялся в самых крайних случаях. Обычно немедленную поддержку оказывала авиация, но окончательно подавить русскую ПВО так и не удалось и приходилось полагаться на артиллерийские средства, которых на направлениях вспомогательных ударов, как правило, было немного.

Василий, лежа на спине, делал третью попытку вставить новый рожок в свой автомат. Только что на его глазах чужой танк раздавил сержанта Дубова. Секундой позже крупнокалиберная пуля разнесла голову бежавшему к нему Малому. Он же сам стрелял и стрелял, как только видел что-то чужое – будь то вражеский солдат, танк или БМП. Справившись наконец с рожком и передергивая затвор, он приподнялся и только тут понял, что что-то изменилось. Вражеские машины вокруг чадно горели, свои и чужие трупы лежали неподвижно, живых вокруг не было. Сквозь заложенные уши слышался какой-то звон. Оглянувшись, он увидел, как скрывается в дыму корма чужой БМП. Повернутая назад башня неслышно плевалась в дым непрерывной длинной очередью. Остро пахло гарью, порохом и дерьмом.

– Эй, – позвал он и не услышал своего голоса.

Враги отходили, ставя за собой непроницаемую дымовую завесу. Оглядываясь вокруг, Василий вдруг увидел метрах в пятидесяти человека без каски и головного убора. Бронежилета на нем не было, русского образца камуфляжная куртка казалась черной от пропитавшей ее слева крови. Одну руку он придерживал другой, и Василий вдруг узнал в нем своего взводного – лейтенанта Пшеничного.

«Ранен, – подумал он. – Надо оказать помощь».

Лейтенант тоже заметил его и, мотнув головой, что-то сказал или крикнул. Василий не услышал ни звука, но ему показалось, что офицер указывает на что-то, находящееся позади. Он обернулся, выставив автоматный ствол, готовый встретить огнем подбирающегося врага, но там по-прежнему ничего не было. А через мгновение в дыму, прямо перед лицом Василия, вспыхнула черно-багровая вспышка, мгновенно погасившая его сознание.

«Магнитогорск» – подводная лодка проекта 877 – четвертые сутки лежал в засаде на грунте. Четыре из пятнадцати «Варшавянок» Северного флота в конце апреля совершили переход из Полярного в Кронштадт Беломоро-Балтийским каналом, и теперь подводные силы Балтфлота увеличились ровно в два раза.

«Магнитогорск» вышел из Кронштадта седьмого мая и скрытно выставил восемнадцать мин на подходах к Вентспилсу. Никто им не препятствовал. Дыхание войны уже витало в воздухе, мирные суда покинули прибалтийские порты, а боевые корабли Коалиции оттянулись в юго-западную часть Балтики, отчасти как раз потому, что опасались русских субмарин. Капитан второго ранга, командир «Магнитогорска», узнав об этом, саркастически усмехнулся. Он всегда был сторонником гипотезы, что Балтика в будущей войне станет заповедником подлодок, как Средиземное море стало заповедником линкоров во Второй мировой. И ни малые глубины, ни ничтожное расстояние до аэродромов противолодочной авиации этому не помешают. Возвращаться на базу не имело смысла. До начала боевых действий явно оставались считаные часы, и гарантии, что одной из первых целей не станет Кронштадт, никто дать не мог.

Все четверо суток на борту сохранялся режим тишины. Экипаж находился на боевых постах, передвижения между отсеками были строго ограничены, вся аппаратура, без которой можно было обойтись, – выключена.

Субмарины типа «Варшавянка», к которым относился и «Магнитогорск», за свою малошумность были прозваны «Черными дырами», и сейчас залегшую на дно подводную лодку можно было обнаружить только магнитометром. Точнее, можно было бы обнаружить, если бы не тонны металлического хлама вблизи ведущего в Вентспилс фарватера – наследие тех времен, когда экология не слишком заботила человечество и утопить ненужный мусор в море считалось вполне разумным решением.