Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника - Владимир Иосифович Гурко

несомненно. Не были они людьми, всецело забывающими свои интересы, — это тоже верно, но спрашивается, где же они вообще? И не были ли лица, пробивавшиеся у нас на верхи иерархической лестницы, все же лучшее, что могла дать Россия, что вообще в этом отношении дает род людской в любой стране? Если рассматривать их со стороны их умственных способностей, их общей образованности, то они, несомненно, принадлежали к нашим умственным верхам. Был у них, кроме того, и служебный опыт, и административные навыки. Словом, сравнивать этих людей с теми, которые заполняли наши общественные учреждения, как земские, так и городские, даже просто нельзя. Работа в правительственных учреждениях, независимо от степени плодотворности, была огромная, причем работы этой было тем больше, чем выше была занимаемая человеком должность. В сущности, у большинства петербургской чиновной бюрократии личной жизни почти не было. Время проходило между служебным кабинетом в здании министерства, бесчисленными, преимущественно вечерними заседаниями в том или ином ведомстве и письменным столом в домашнем кабинете, от которого можно было оторваться лишь среди глубокой ночи. Прибавлю к этому русское неумение отделять праздник от будней, благодаря чему свободного времени, в сущности, никогда не было, и знакомые с нашей провинциальной жизнью и с работой в общественных учреждениях должны будут признать, что, как ни на есть, служба правительственная поглощала почти без остатка все, что было лучшего в стране, как в смысле умственном, так и нравственном, и что, следовательно, широко распространенный фаворитизм у нас не практиковался. Конечно, бывали назначения, обусловленные исключительно протекцией, однако почти исключительно на весьма второстепенные должности или на существовавшие в общем в весьма незначительном числе синекуры, да и они занимались преимущественно лицами, проведшими долгие годы на службе, но выслужившими лишь ничтожные пенсии, так как наш давно устаревший пенсионный устав вообще сколько-нибудь достаточных для обеспечения скромного, но безбедного существования средств пенсионерам не представлял.

Конечно, можно рисовать идеальные фигуры революционной общественности, как это сделал, например, в своих воспоминаниях Савинков[286], на душе которого множество им задуманных и подготавливаемых, но исполненных чужими руками убийств. Владельцев этих рук Савинков и воспевает — меньшего для них он сделать и не мог.

Петербургское высшее чиновничество почиталось совершенно напрасно, и притом отнюдь не одними оппозиционными элементами, а едва ли не всей провинцией, за людей, мало что знающих, еще меньше работающих и ограничивающих свою деятельность появлением на час-другой в министерстве, чтобы выслушать там два-три доклада и принять двух-трех приезжих из провинции. В особенности же были убеждены, что все движение по службе основано исключительно на протекции, причем приписывалось оно женскому влиянию. Представление это совершенно фальшивое. Работой были завалены чины всех министерств, работой нервной, не дававшей покоя ни в будни, ни в праздники. Что же касается денежной честности высшего состава правительства, то, за редкими исключениями, она была безупречна. Говорить теперь о хищениях, будто бы производившихся нашими сановниками, после того как раскрылись все государственные архивы и опубликованы наиболее секретные документы, после того, как сначала Временное правительство, а затем большевики произвели самые тщательные следствия о деятельности наших министров, причем им не удалось обнаружить ни одного компрометирующего их факта, можно только, если сам не обладаешь ни малейшей долей добросовестности.

Я, разумеется, не намерен оскорбить наш старый правящий слой сравнением его в каком-либо отношении с шайкой грабителей, именующейся Советской властью. Я сравниваю его с правительствами Западной Европы и утверждаю, что он был безусловно честнее и бескорыстнее последних.

Быть может, взяточничество, в его чистом виде, на Западе среди правящего круга распространено еще в меньшей степени, чем у нас, но стремление к обогащению у него развито неизмеримо больше и достигается преимущественно иными путями. Одновременное нахождение у власти и участие в крупных промышленных и финансовых предприятиях там явление не только заурядное, но обычное. При таких условиях прибегать для получения средств к взятке не приходится. Этот грубый, примитивный и небезопасный способ давно заменен другим, тонким, современным и совершенно, по его неуловимости, безопасным. Своевременное сообщение того или иного предстоящего правительственного решения или действия; косвенная, одним присоединением своего имени, поддержка того или иного частного предприятия и множество иных разнообразных способов содействия доходности промышленной или банковской фирмы или хотя бы подъему рыночной цены их акций приносит значительно большие суммы, нежели первобытное, наивное по своей упрощенности взяточничество. В результате на Западе почти все лица, побывавшие сколько-нибудь продолжительное время у власти или хотя бы имевшие значительное влияние в среде какой-либо политической партии, составили себе крупные состояния. Обстоятельство это всем известно, но весьма мало кем осуждается и признается естественным.

Между тем у нас силою закона совмещение казенной службы с частной в качестве директоров или членов совета каких-либо представляющих денежные выгоды обществ и учреждений было прямо запрещено[287].

Упрекали и поносили наше чиновничество за то, что оно стремилось к занятию должностей, представляющих пользование казенной квартирой; что оно искусственно устраивало себе служебные командировки, будто бы хорошо оплачиваемые; что оно выкраивает себе наградные деньги из остаточных сумм от незамещенных в течение некоторого времени должностей, но как все это ничтожно и как все это доказывает обратное, а именно, что средствами даже крупное чиновничество совсем не обладало и жило исключительно на получаемое жалованье, размеры которого, с удорожанием жизни, становились, по существу, все более незначительными.

В результате получалось, что люди, занимавшие в течение долгих лет первостепенные государственные должности, уходя в отставку, лишь кое-как перебивались, живя на одну получаемую ими скудную пенсию, а умирая, оставляли детям в виде наибольшей ценности орденские знаки[288] да серебряные альбомы с фотографиями своих бывших сослуживцев, полученные ими от них при оставлении службы.

Правда, что в самое последнее время эти, можно сказать, спартанские нравы начали меняться. Стремительное развитие нашей промышленности и банковских операций породило другое явление, а именно все участившийся переход с казенной службы на частную более или менее видных деятелей, в особенности Министерства финансов и, в частности, кредитной канцелярии[289], причем присваиваемые им содержания достигали фантастических сумм. Нет сомнения, что при этом учитывались служебные связи приглашаемых на частную службу и их знание тех ходов и приемов, при помощи которых всего легче было получить то или иное правительственное разрешение, добиться утверждения того или иного устава, а в особенности получить желаемую правительственную концессию.

Наряду с этим со времени учреждения выборных законодательных установлений началось привлечение в состав правлений и советов частных предприятий влиятельных членов как нижней, так и верхней палат.

Словом, можно сказать, что