Год вольфрама - Рауль Герра Гарридо

Все это дало повод критикам заявить, что роман Герры Гарридо… вообще не имеет отношения к художественной литературе, что это — не более чем экономико-политический очерк развития Страны Басков. Такое прочтение романа, разумеется, грешит поверхностностью: роман Герры Гарридо имеет общий центр, единый стержень повествования: это — судьба Лисарраги. Гетерогенный, сложный материал организован в духе классических романных конструкций: человек, его личность, его судьба для писателя превыше всего, интереснее любых проявлений окружающего мира. Причем характерно, что судьбу героя Герры Гарридо определяют не условия ого существования, «экзистенции», как в «метафизическом» романе, не социум, задающий определенную психологию и мотивацию жизненного поведения, как это было в романе «объективистском», а сам человек, сила его духа, богатство личности, одержимость своим делом. Перед нами — писатель несомненно своеобразный: книга Герры Гарридо, поднимающая большие проблемы и подающая их через призму восприятия социально активной и богатой духовно личности, по словам автора издательской аннотации к роману, «столь же необычна, как и чтение «Капитала», предложенное герою».

Такие принципы организации художественного целого, такая авторская позиция но отношению к герою и к окружающей его действительности получают свое дальнейшее развитие в последней книге писателя «Год вольфрама», вышедшей в 1984 году и отмеченной не менее престижной, чем «Эухенио Надаль», литературной премией барселонского издательства «Планета». Жанровую природу этого романа трудно определить однозначно: в нем сплетаются, взаимодействуют несколько сюжетных линий, построенных по законам то романа исторического, с широкой панорамой действительности, то шпионского боевика, то приключенческого романа с «благородным» героем, противостоящим злодеям и защищающим слабых и обездоленных, то романа психологического, с «потоком сознания», вскрывающим глубинную подоплеку действий и впечатлений, то мелодрамы. Между тем роман обладает художественным единством; за счет чего возникает этот синтез, можно понять, лишь коснувшись всех пластов произведения.

Итак, время действия — 1944 год. Тема: «вольфрамовая лихорадка» в Бьерсо и «вольфрамовая война» как часть войны мировой. Само по себе обращение испанской литературы к военному или (для Испании) непосредственно послевоенному времени отнюдь не ново. «Военная тема по-прежнему как магнит притягивает наших писателей», — сказал в 1983 году один из ведущих испанских критиков Луис Суньен. Действительно, вряд ли найдется в Испании писатель, который так или иначе не коснулся бы той величайшей национальной трагедии, какой была гражданская война для испанского народа. Всадник, везущий весть о фашистском мятеже, «…словно лемех гигантского плуга, прорезал борозду, глубокую и непроходимую, как пропасть. Промчавшись галопом, конь поднял на своем пути не вихрь, — нет, он, как остро отточенное лезвие, прервал непрерывность жизни, нарушил ее естественный ритм и строй, оборвал нить времени, провел грань в истории…». Эти строки — из романа Сесара Муньоса Арконады «Река Тахо», написанного в 1938 году, когда итог войны еще не определился. А после 1939 года — молчание: война оказалась «закрытой темой». Право на существование в подцензурной испанской литературе 40-х годов имели только произведения апологетического характера, рисующие события с одной только точки зрения — точки зрения победившего фашизма. Да, была и «литература изгнания»: ведь многие писатели и поэты покинули страну вместе с республиканскими войсками, отчего, собственно, и «прервалась связь времен» в испанской литературе. Но их книги о войне — это «литература побежденных», в которой проступают черты скептицизма, — таковы книги Рамона Ссндера, Лртуро Барреа и Макса Луба. А в самой Испании общественное самосознание должно было пройти долгий и нелегкий путь — от первых робких попыток усомниться в истинности официального мифа о «красных убийцах» и «благородных защитниках истинной Испании» через провозглашение «параллелизма ситуаций» и уравнивания обеих воюющих сторон по принципу их одинаковой жестокости или одинаковой человечности к возвращению испанским антифашистам нрава на понимание потомков, права быть героями национальной трагедии.

Однако испанская война еще ждет своего подлинно эпического осмысления: писатели, обращаясь к этой теме, порой освещают события отрывочно, через сознание отдельно взятого индивидуума, причем сознание чаще всего маргинальное, принадлежащее случайному очевидцу событий, человеку, не способному разобраться в расстановке сил.

То же самое, собственно, происходит и в романе Рауля Герры Гарридо, более того: война как таковая не описывается в романе никак, если не считать скупых воспоминаний главного героя, который отправился «защищать Бога и Испанию», но, попав в плен к республиканцам, влился в их ряды. Интересно, что сам этот факт — совсем не определяющий в судьбе героя: то есть в событийном плане именно участие в гражданской войне на стороне республиканцев привело его в концентрационный лагерь, но логический ряд, который обычно сопровождает такого рода биографические детали и непременно присутствует в других испанских романах о войне, в этом романе пе выстроен. В других романах есть четкое осознание того, что в «роковые» эпохи личность слита с историей, с ее трагическим, необратимым ходом. Мысли, слова, поступки героя, действующего в романе о войне, привычном читателю, обусловлены сознательным выбором позиции по ту или иную сторону баррикад, или же, если выбор был сделан под влиянием сиюминутного импульса, осознание верности его или ошибочности приходит позднее, занимая в романе значительное место.

У Герры Гарридо этого нет: для героя принадлежность к той пли другой воюющей стороне определяется «не идеалами, а географией»: если бы отряд новобранцев, к которому он принадлежал, отправили не в Астурию, а в Бургос, его судьба сложилась бы иначе. Вся война для пережившего ее героя — «самая дурацкая на свете». Случай решает, кому выжить, кому умереть (какой бессмысленной выглядит гибель Лусиано, лучшего друга героя). Случай решает, быть ли человеку на гребне жизни, в центре событий, или за колючей проволокой лагеря.

Однако в послевоенной действительности, которая в романе обрисована более детально, Герра Гарридо видит возможность выбора — осознанного ли, инстинктивного, — выбора перед лицом захлестнувшего страну насилия: остаться Человеком или обратиться в Зверя. Сент-Экзюпери, посетившего Испанию во время военных действий, более всего поразила нелепица и дикость происходящего, то, что «сама сущность человека как неповторимой личности предана забвению». В послевоенной Испании эту «неповторимую личность» продолжали всячески унижать и растаптывать. В романе Герры Гарридо немало сцен насилия, бессмысленной жестокости, поругания не только человеческого достоинства, но и (что особенно страшно для католической страны) церковных святынь. Причем насилие в романе не стихийно, не хаотично: олицетворением его выступает сам Порядок, установленный победившим франкизмом, четко отлаженная и безупречная в действии машина для подавления и угнетения.

С первых страниц романа кажется, что такая машина необходима: жандармы защищают крестьян от банды «беглых», предводительствуемой неким Хснадио Кастиньейрой, уроженцем здешних мест, прозванным «Чарлот» за