Далекие часы - Кейт Мортон

Очень бы хотелось сказать это лично, вернуть тебе рукопись под деревом в парке, тем самым, в листьях которого прячется россыпь солнечных бриллиантов, но, увы, вынуждена сообщить, что не смогу вернуться в Лондон, как собиралась. По крайней мере, не сразу. Дела здесь идут не так, как я рассчитывала. Обо всем написать не могу, только то, что кое-что случилось, и мне лучше пока побыть дома. Я скучаю по тебе, Мерри. Ты моя первая и единственная подруга; не помню, я говорила тебе об этом? Я часто вспоминаю время, которое мы провели здесь вместе, особенно тот день на крыше, помнишь? Тогда ты была с нами всего несколько дней и скрыла, что боишься высоты. Ты спросила меня, чего я боюсь, и я ответила. Я никогда не обсуждала это с кем-то еще.

До свидания, детка.

Навеки твоя,

целую, Юнипер.

Я была вынуждена перечесть письмо еще раз, внимательно изучая небрежные рукописные каракули. Очень многое в этих строках распалило мое любопытство, но одно заинтересовало больше всего. Мама показала мне письмо, чтобы я что-то поняла о Юнипер, об их дружбе, а я могла думать лишь о нас с мамой. Всю взрослую жизнь я провела, вращаясь в мире писателей и их рукописей: я приносила домой бесчисленные байки и травила их за ужином, зная, что их пропускают мимо ушей, и с самого детства я считала себя белой вороной. Мама ни разу даже не намекнула, что когда-то и сама питала литературные надежды. Конечно, Рита упомянула об этом; но только сейчас, с письмом Юнипер в руках, под нервным взглядом матери я окончательно поверила ей. Я вернула письмо маме и проглотила обиду, комком застрявшую в горле.

— Ты сочиняла.

— Это было ребячество, я переросла его.

Однако по тому, как она отвела глаза, мне стало ясно: это было намного серьезнее. Мне захотелось надавить, спросить, пишет ли она до сих пор, сохранились ли ее работы, покажет ли она их мне. Но я не стала этого делать. Она снова смотрела на свое письмо, и лицо ее было таким грустным, что я просто не смогла. Вместо этого я заметила:

— Вы были близкими подругами.

— Да.

«Я любила ее», — заявила мама; «моя первая и единственная подруга», — сказала Юнипер. И все же они расстались в 1941 году, расстались навсегда. После минутной паузы я задала вопрос:

— Что Юнипер имела в виду, мама? Как, по-твоему, что она имела в виду, написав, что кое-что случилось?

Мама разгладила письмо.

— Полагаю, она имела в виду, что Томас сбежал с другой женщиной. Разве не ты сообщила мне об этом?

Да, но только потому, что сама так считала. Я больше не верила в это после беседы с Тео Кэвиллом.

— А что означает приписка в конце, — поинтересовалась я, — о страхе? О чем речь?

— Это немного странно, — согласилась мама. — Мне кажется, она привела тот разговор как пример нашей дружбы. Мы так много времени проводили вместе, так много делали… не знаю, почему она упомянула об этом особо. — Мама подняла глаза, и мне стало ясно, что она действительно недоумевает. — Юнипер была отважным человеком; ей и в голову не приходило опасаться того же, что и другие люди. Она боялась одного: стать такой же, как ее отец.

— Как Раймонд Блайт? Но в каком отношении?

— Она мне так толком и не объяснила. Он был не вполне вменяемым старым джентльменом, писателем, как и она… верил, что его персонажи обрели жизнь и преследуют его. Однажды я наткнулась на него, по ошибке. Повернула не в ту сторону и оказалась у его башни… он изрядно напугал меня. Возможно, она имела в виду именно это?

Вполне вероятно; я мысленно вернулась в деревню Майлдерхерст, к историям, которые слышала о Юнипер. Провалы в памяти, которые она не могла восполнить. Должно быть, девушка, которая и сама страдала от приступов, особенно боялась при виде того, как отец в старости теряет рассудок. К сожалению, боялась не напрасно.

Мама вздохнула и рукой взъерошила волосы.

— Я все испортила. Юнипер, Томас… а теперь ты ищешь новое жилье из-за меня.

— Нет, неправда, — улыбнулась я. — Я ищу новое жилье, потому что мне тридцать лет, и я не могу оставаться дома вечно, пусть даже ты завариваешь чай намного лучше меня.

Когда она тоже улыбнулась, я испытала прилив приязни, волнующее глубокое чувство, которое пробудилось только сейчас.

— И это я все испортила. Мне не следовало читать твои письма. Простишь ли ты меня?

— Тебе незачем спрашивать.

— Я просто хотела узнать тебя получше, мама.

Она легонько погладила меня по руке, и это означало, что она все понимает.

— Мне отсюда слышно, как бурчит у тебя в животе, Эди, — только и вымолвила она. — Пойдем на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое.

Как раз когда я ломала голову над тем, что случилось между Томасом и Юнипер и доведется ли мне когда-нибудь это выяснить, произошло нечто совершенно неожиданное. Была среда, время обеда, мы с Гербертом возвращались с Джесс с традиционной прогулки по Кенсингтонским садам. Возвращались намного более хлопотливо, чем можно вообразить: Джесс отказывалась идти и ничуть не скрывала своих чувств, выражая протест остановками через каждые полсотни футов, обнюхивая канавы в погоне за тем или иным таинственным запахом.

Мы с Гербертом переминались с ноги на ногу в ходе очередных поисков, когда он поинтересовался:

— А как дела на семейном фронте?

— Вообще-то получше. — Я вкратце пересказала ему последние новости. — Не хочу торопить события, но, полагаю, в наших отношениях забрезжил новый и яркий рассвет.

— То есть ты отложила переезд?

Он оттащил Джесс от лужицы подозрительно пахучей грязи.

— О боже, нет. Пана твердит, что купит мне личный халат и приделает в ванной третий крючок, едва только поднимется с постели. Боюсь, если я не сбегу в ближайшее время, мне уже не спастись.

— Звучит ужасно. Нашла что-нибудь подходящее?

— Вариантов хватает. Осталось только выбить из босса немалую прибавку к жалованью, и тогда я смогу позволить себе переезд.

— И каковы твои шансы?

Я покачала рукой из стороны в сторону, как кукловод.

— Что ж. — Герберт передал мне поводок Джесс и полез за сигаретами. — Хотя твой босс не наскребет на прибавку к жалованью, у него имеется неплохая идея.

— Какая еще идея? — подняла я брови.

— Отличная, на мой взгляд.

— Вот как?

— Все в свое время, Эди, милочка. — Он подмигнул мне поверх сигареты. — Все в свое время.

Мы завернули за угол на улицу Герберта, когда почтальон как раз собирался бросить несколько писем в щель дверного ящика. Герберт коснулся шляпы, сунул пачку писем подмышку и отпер дверь, чтобы впустить нас. Джесс по привычке засеменила прямиком к трону из диванных подушек под столом хозяина и удобно устроилась, прежде чем кинуть на нас взгляд, полный обиженного негодования.