Горячий снег - Юрий Бондарев

Старшина Голованов с непредполагаемой легкостью вытянулся вовесь неуклюжий рост, повторив приказ, проворно вспрыгнул на бруствер,по-слоновьи затопал от огневой к НП батареи.

Сжимая терявшими осязаемость пальцами приклад автомата,положенного на колени, Кузнецов сказал наконец:

– Слушай, Дроздовский, ты, "как всегда, немногоопоздал. Мы с Ухановым приняли решение идти. И можешь успокоиться. Настраивайрацию, сообщай…

– Где здесь раненый, родненькие?

Кузнецов недоговорил: со скрипом снега, прерывистым сопеньемна огневую позицию не вбежал, а вкатился на коротких своих ногах Рубин, следомпятном забелел, мелькнул мимо полушубок Зои. Ее голосок стеклянным речитативомпрозвенел в студеном воздухе и оборвался. Потом белое пятно полушубказашевелилось левее орудия, и вновь возник голос Зои:

– Оставьте котелок, Уханов. Он же ранен. Дайте мнефинку… Вот подержите так его ногу, я разрежу валенок. Осторожней, держите запятку, видите, набух от крови.

"Неужели Чибисов попал в него?" - подумал,представив возможную нелепость, Кузнецов и стиснул до боли зубы. Он уже знал,что сейчас сделает, какую подаст команду, потому что нельзя было ждать - холоддрал наждаком лицо, коченели спина, руки на автомате, - и надо былодействовать, рискнуть, надо было просто двигаться, несмотря ни на что.

Он все-таки уверен был, что под прикрытием сожженных танковперед батареей они пройдут пятьсот метров до двух подбитых бронетранспортеров,за которыми где-то была бомбовая воронка с двумя разведчиками. Но живы лиони?.. Почему вдруг прекратилась впереди стрельба?

Даже не взглянув на Дроздовского, он ударил кулаком по дискуавтомата, поднялся и шагнул к ровику с легкой пустотой в груди, позвал негромкои хрипло:

– Уханов, Рубин, Чибисов, взять гранаты и автоматы - ико мне!

В ответ услышал из темной щели ровика тихое, невнятное,собачье поскуливание, и почудилось: там кто-то придушенным голосом выл, затыкаясебе рот. Кузнецов подошел. В углу ровика полулежал на боку Чибисов; заслышавшаги, он отпрянул в глубину укрытия, ноги его заелозили, словно опору искали, чтобыплотнее вжаться в землю.

– Чибисов, встаньте! - приказал Кузнецов. - Что с вами?Где ваш карабин? Оставьте его здесь. Возьмите автомат Нечаева.

– Товарищ лейтенант, Зоя-то сказала: валенок, мол, вкрови. Я стрелял… не думал я. Неужто знал я? В парнишку-то…

– Встаньте, Чибисов!

Чибисов выкарабкался из темноты, его лицо в мокром инеевыступало из подшлемника, плачуще искажалось; и, чтобы задавить голос, он кусалпокрытую льдом рукавицу, а другой рукавицей ослабленно шоркал по снежнойбровке, по-слепому пытался нащупать карабин на бруствере; наконец нащупал,потянул к себе, но едва не выронил: закоченевшие руки не подчинялись ему.

– Замерзли? Вы замерзли. Чибисов? - Кузнецов подхватилкарабин, всунул его в колом торчащие рукавицы Чибисова, и тот нелепо прижалложу к груди, так что ствол уперся в щеку.

– Закоченел я - ничем не владаю… ни рук, ни ног…

Слезы покатились из моргающих глаз Чибисова понеопрятно-грязной щетине его щек и подшлемнику, натянутому на подбородке, иКузнецова поразило в его облике выражение какой-то собачьей тоски,незащищенности, непонимания того, что произошло и происходит, чего от негохотят. В ту минуту Кузнецов не сообразил, что это было не физическое,опустошающее душу бессилие и даже не ожидание смерти, а животное отчаяние послевсего пережитого Чибисовым в течение нескончаемо долгих суток - после бомбежки,танковых атак, гибели расчетов, после прорыва немцев куда-то в тылы, чтопоходило на окружение, - и это было отчаяние перед тем, чего никак не принималосознание: надо куда-то идти и делать что-то… Наверно, то, что в слепом страхеон стрелял в разведчика, было последним, что окончательно сломило его.

– Не могу я!.. - заплакал Чибисов, зажимая рукавицейрот и давясь. - Товарищ лейтенант!.. В голове у меня стряслось. Не понимаю я приказы…

– Возьмите себя в руки, Чибисов! Перестаньте! - крикнулКузнецов шепотом, в сострадании глядя на Чибисова. - Лучше подвигайтесь,согрейтесь! Слышите, Чибисов? Иначе - конец!

– Товарищ лейтенант… Оставьте меня тут, за-ради Бога!..

– Не могу, Чибисов! Поймите, людей нет! Кем я васзаменю, кем? Нечаев - наводчик, он должен оставаться у орудия. Вы несправитесь, если стрелять будет нужно! Понимаете?

А Уханов и Рубин, чьи фамилии он назвал, уже стояли околонего в ровике, о закаменелую землю корябали, шуршали шинели - обасосредоточенно и молча заталкивали в карманы гранаты, и Рубин, рассовавгранаты, круглые рубчатые "лимонки", перебросив ремень автомата черезплечо, выговорил со злобной недоброжелательностью:

"Тьфу в душу, бога мать! Пули таким мало!" - и,отхаркиваясь, сплевывая, потоптался, точно землю валенками уминал. Уханов же,дыханием согревая железо автоматного затвора, проверил его ход, поднял взглядна жалкое, сморщенное задавленным плачем и тоской лицо Чибисова, сказалсочувственно:

– Если бы людей у нас побольше, с чистой совестьюпослать тебя нужно было в землянку к раненым, там помогать. А так что делать?

– Не живой, обмерз я… - И Чибисов в припадке отчаянияумоляюще подался как бы под защитную силу Уханова, повторяя: - Закоченел, всегоменя трясет! Чую, случится со мной… силов никаких нет, сержант…

– Дошло, - спокойно согласился Уханов. - Давай-ка,Чибисов, вот что сделаем, если не возражаешь. Разотру я тебе снегом руки -станет теплее, будет как надо. Сначала замерзают руки, потом замерзаешьцеликом. Давно известно. - Он поблестел стальным зубом, вроде улыбнулся. -Сейчас, лейтенант, пару минут. Разреши! А то сосулькой станет. Отойдем,Чибисов, чтобы глаза не мозолить.

– Подождем две минуты, Уханов, - ответил Кузнецов сосмешанным чувством жалости и презрения, стараясь не глядеть, как покорнозаковылял Чибисов по ходу сообщения, как тряслась его голова в беззвучномплаче.

То, что случилось с Чибисовым, было знакомо ему в других обстоятельствах,в том своем крещении под Рославлем, и с другими людьми, из которых тоской переднескончаемыми страданиями выдергивалось, точно стержень, все сдерживающее, иэто было предчувствием смерти. Таких заранее не считали живыми, на такихсмотрели как на мертвецов; и он с омерзением к человеческой слабости боялсятогда, чтобы похожее когда-нибудь не коснулось и его.

– Навоюем с такой бабой мармеладной! Сопли распустил допупа! Убить мало!

– Прекратите, Рубин, - повернулся к нему Кузнецов. -Откуда у вас эта злоба на всех? Не пойму У вас-то руки действуют? Спусковойкрючок можете нажимать? Если нет, вам-то я не поверю! Запомнили?

– Добрый вы ко мне, лейтенант. Ох, какой добрый! Не точто к Чибисову Старое помните?