Время свинга - Зэди Смит

Возвращаясь с Ламином, мы взяли свой «лиэрджет», но без Эйми — та была в Париже, ей французское правительство вручало медаль, — поэтому нам пришлось оформляться в главном здании аэропорта, как всем прочим, идти через зал прилетов, забитый вернувшимися сыновьями и дочерями. На мужчинах были шикарные джинсы из толстого денима, жесткие узорчатые рубашки с воротничками биржевиков, фирменные толстовки с капюшонами, кожаные куртки, новейшие кроссовки. А женщины точно так же были полны решимости надеть на себя все лучшее сразу. Красиво уложенные волосы, свеженакрашенные ногти. В отличие от нас, все они были прекрасно знакомы с этим залом и быстро обеспечили себе услуги носильщиков, кому вручили свои исполинские чемоданы, велев обращаться бережно — хотя каждая сумка была обернута во много слоев пластика, — после чего повели этих разгоряченных и затравленных молодых носильщиков через толпы к выходу, то и дело оборачиваясь и рявкая им наставления, словно скалолазы своим шерпам. Сюда, сюда! Над головами плыли смартфоны, указывая путь. Глядя в этом контексте на Ламина, я поняла, что его дорожный наряд, вероятно, был сознательным выбором: несмотря на всю одежду, все кольца, цепочки и обувь, какие Эйми подарила ему за последний месяц, одет он был точно так же, как и при отъезде. Та же старая белая рубашка, твиловые штаны и пара простых кожаных сандалий, черных и стоптанных в пятке. Мне поневоле пришло в голову, что я в нем чего-то не понимаю до сих пор — а может, и много чего.

Мы взяли такси, и я села с Ламином на заднее сиденье. Три стекла в машине были разбиты, а в полу салона — дыра, сквозь которую я видела, как под нами катит дорога. Ферн сидел спереди, рядом с шофером: его новая политика сводилась к тому, чтобы всегда держаться от меня на прохладном расстоянии. В самолете он читал свои книги и журналы, в аэропорту ограничился вопросами практическими: взять ту тележку, встать вон в ту очередь. Ни разу не повел себя гадко, не сказал ничего грубого, однако воздействием своим изолировал.

— Хочешь, остановимся поедим? — спросил меня он через зеркальце заднего вида. — Или сможешь подождать?

Мне хотелось быть таким человеком, кто не прочь пропустить обед, кто может выдержать, как часто выдерживал Ферн, уподобляясь практике беднейших семейств в деревне тем, что ел раз в сутки, под конец дня. Но таким человеком я не была: не могла пропустить трапезу и не прийти при этом в раздражение. Ехали мы сорок минут, а потом остановились у придорожного кафе напротив чего-то под названием «Академия американского колледжа». На окнах у нее были решетки, а на вывеске не хватало половины букв. В кафе меню изображали поблескивавшую еду в американском стиле «с картошкой», цены на нее Ламин прочел вслух, сурово покачивая головой, словно ему повстречалось нечто глубоко святотатственное или оскорбительное, и после долгой беседы с официанткой нам вынесли три тарелки куриной яссы по договорному «местному» тарифу.

Склонившись над едой, мы поглощали ее молча — и тут услышали из самой глубины кафе раскатистый голос:

— Мальчик мой Ламин! Братишка! Это Бачир! Я тут!

Ферн помахал. Ламин не шевельнулся: Бачира он заметил давно и молился, чтобы его не заметили ответно. Я повернулась и увидела человека, сидевшего в одиночестве за последним столиком возле самой стойки, в тени — кроме нас, он был здесь единственным посетителем. Он был широк и мускулист, как будто играл в регби, носил темно-синий костюм в полоску, галстук, заколку для галстука, мокасины с носками и толстую золотую цепь на запястье. Костюм плотно облегал его мускулатуру, а по лицу тек пот.

— Он не брат мне. Он мой ровесник. Он из деревни.

— Но ты разве не хочешь…

Бачир уже обрушился на нас. Вблизи я увидела, что на нем еще и головная гарнитура — наушник и микрофон, похожие на те, какие Эйми надевала на сцену, а в руках он держал ноутбук, планшет и очень крупный телефон.

— Надо место найти, куда все это сложить! — Но подсел он к нам, по-прежнему прижимая все это к груди. — Ламин! Братишка! Давно не виделись!

Ламин кивнул себе в обед. Мы с Ферном представились и в ответ получили крепкие, болезненные, влажные рукопожатия.

— Мы с ним росли вместе, чувак! Сельская жизнь! — Бачир схватил Ламина за голову и потно ее потискал. — Но потом мне в город уехать пришлось, детка, понимаешь, про что я? Я гнался за деньгами, детка! Работал в крупных банках. Покажите мне денег! В натуре Вавилон! Но в душе я по-прежнему сельский пацан. — Он поцеловал Ламина и отпустил его.

— Говорите вы, как американец, — сказала я, но то была лишь одна нить в богатом гобелене его голоса. Там еще звучали многие фильмы и рекламы, а также много хип-хопа, «Эсмеральда»[189] и «Пока вращается мир», новости Би-би-си, Си-эн-эн, «Аль-Джазира» и что-то из регги, игравшего по всему городу, из каждого такси, рыночного ларька, парикмахерской. Старая песенка Желтого Человека[190] звучала прямо сейчас из жестяных динамиков у нас над головами.

— В натуре, в натуре… — Он упокоил свою крупную квадратную голову на кулаке в глубокомысленной позе. — Знаете, я ведь пока не был в США вообще-то, еще не доехал. Тут много чего есть. Все происходит. Разговоры, разговоры, нужно не отставать от технологии, поспевать. Посмотрите вот эту девушку: она звонит на мой номер, детка, ночью и днем, днем и ночью! — Он засветил мне портрет на планшете: красивая женщина с глянцевыми локонами и драматичными губами, выкрашенными в глубоко лиловый цвет. Мне показалось, что это изображение с какой-то рекламы. — Эти девушки из большого города, они слишком уж чокнутые! Ох, братишка, мне подавай девушку с верховьев реки, я хочу себе хорошую семью завести. А этим девушкам и семья теперь уже не нужна! Чокнутые! Но вам-то сколько?

Я ему сказала.

— И детей нет? Даже не замужем? Нет? Ладно! Ладно, ладно… Я вас чую, сестренка, я вас чую: мисс Независимая, пральна? Так у вас принято, ладно. Но для нас женщина без детей — как дерево без плодов. Как дерево… — Он полуприподнял мускулистый зад со стула, не вставая полностью, раздвинул руки, как сучья, и пальцы, как веточки. — … без плодов. — Опять уселся и снова сжал кулаки. — Без плодов, — повторил он.

Впервые за много недель Ферну удалось выдавить в мою сторону полуулыбку.

— Мне кажется, он говорит, что это ты — как дерево…

— Да, Ферн, это я поняла, спасибо.

Бачир заметил мой телефон-раскладушку — мой личный телефон. Взял его и с преувеличенным изумленьем повертел в руке. Ладонь у него была такая большая, что телефон в ней выглядел детской игрушкой.

— Это же не ваш. Серьезно? Ваш?! Вот чем пользуются в Лондоне? ХА-ХА-ХА. Ох, чувак, мы-то тут посвежее будем! Ох, чувак! Смешно, смешно. Я бы такого и не ожидал. Глобализация, пральна? Странные времена, странные времена!