Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

Гриша не удивился моим словам. Его взгляд сделался строгим и добрым, словно у школьного учителя. Подбородочек дернулся вбок и вперед.

– Прощай, Андрей, – спокойно ответил стукачок. – Встретимся на воле – кинешь в меня камень...

– Будь уверен,– предостерег я,– этот камень прилетит обязательно! Это будет такой камень – всем камням камень, ясно? Он прилетит, и еще как!

Гриша ничего не сказал.

– Как ты мог? – спросил я тихо. – Ты жрал мой хлеб, а потом ходил к ментам – и докладывал! Ты возвращался все время веселый и возбужденный! Потому что там тебе давали дозу! Угощали кайфом, да? Ты курил, или нюхал, или двигал по вене, или как там, у вас наркоманов, это называется! И – докладывал! Как ты мог?

– А что прикажешь делать, мон ами? – с чувством возразил Гриша. – Мне светит двенадцать лет. В этой стране у меня – ни родных, ни друзей. Как я выживу в аду для дураков? Мне скоро пятьдесят! Как я продержусь до конца срока? Кем я выйду? Беззубым стариком? Туберкулезником, инвалидом, импотентом? Тебе что, сильно навредила моя деятельность? Ты молодой. Выйдешь через три года. А мне что – гнить здесь до смерти?

– Как ты мог? – простонал я, игнорируя оправдательную тираду подлеца. – Как ты мог обмануть меня? Ведь я тебе – верил! А ты меня обманул! Я – тебе – верил! Делился с тобой последним! Переживал за тебя! Тер тебе в бане спину! Рассказывал о своих планах! А ты – докладывал! Как ты мог?

– Смог,– признался Гриша. – Взял – и смог. Это несложно...

Меня вывели. Без напоминания я повернулся лицом к стене. И разгадал ее. Понял. Я разоблачил эту стену – она есть та самая стена, в честь которой поименована кривая и узкая нью-йоркская улочка. Легендарная Уолл-стрит. Ею до сих пор бредят русские бизнесмены. Каждый второй мечтает о головокружительной коммерческой карьере, в финале ее – офис на улице имени стены, миллионы, сладкая жизнь, жена из отряда голливудских кинозвезд.

В действительности однажды мы имеем взамен миллионов и звезд с неба только деловитое, жестяное распоряжение: «Лицом к стене».

Лицом к стене – вот русский Уолл-стрит.

5

Вещи догнали меня на самом выходе, в комнате для шмона. Восемь месяцев назад здесь мне предложили раздвинуть ягодицы. Тогда я был новосел – теперь уезжал в неизвестность.

– Вам передача. Внесли мешок. Выложили на стол пакеты с едой и одеждой. Сквозь пластик просвечивали яркие яблоки.

– Проверяйте и расписывайтесь.

Через час я покинул Специальный следственный изолятор номер один дробь один. Я был полностью снаряжен. Нагруженный чаем, сахаром, сигаретами, фруктами и бельем, я едва уместился в железной будке тюремного фургона. Камуфлированному конвоиру даже пришлось нажать на дверь, чтобы задвинуть засов – и оставить меня один на один с вещами, собранными моей женщиной для того, чтобы я выжил, спасся.

Осталось выполнить задуманное. Выжить, спастись. И даже, может быть, отвоевать свободу.

1

Москва – если посмотреть на схему ее дорожных магистралей – напоминает кривое колесо. Огромные массивы тысяч зданий прорезаны кольцами и радиусами улиц и проспектов. Такая организация движения всегда готова напомнить всякому – и старожилу, и пришельцу – о центробежно-центростремительном порядке здешней жизни; впрочем, по тому же правилу существует и вся страна. От ее окраин к центру движутся люди, деньги, информация; в обратном направлении, на периферию, мчатся правительственные приказы, глянцевые журналы, телепередачи, а иногда и танковые колонны. Ближе к центру – человеческая масса гуще, плотнее, напряжение выше. По краям же – тишина, мирная полудрема.

Так я думал в раннем седьмом часу утра, рассматривая схему автодорог города, пытаясь решить, каким именно путем мне следует добираться до места встречи. Кредитор, назначивший мне вчера вечером рандеву, имел офис в противоположном конце мегаполиса. Мне предстояло проехать почти семьдесят километров по улицам, забитым тысячными пешеходными толпами, большими и маленькими автомобилями, грузовиками, трамваями и автобусами.

Как именно ехать? Через центр, загруженный транспортом, или вокруг, по окраине? Всякий умный азиат, вне всякого сомнения, избрал бы длинную дорогу – как более простую и спокойную. Хотя она длиннее едва не втрое. Наивный европеец, напротив, измерил бы линейкой расстояние от очки А до точки Б, вычислил выгоду, прыгнул за руль и дальше уже не сомневался бы ни в чем.

В это серое, совершенно бессолнечное весеннее утро я – ранее судимый, безработный, безденежный – захотел ощутить себя европейцем и покатил в начале восьмого прямо в центр. Одновременно со мной зашевелились и задвигались еще десять миллионов больших и маленьких существ, официально проживающих в столице, а также несколько миллионов приезжих, гастарбайтеров, незаконных иммигрантов, лиц без регистрации и туристов.

Десятки тысяч грузовиков въехали из прилегающих областей. Тысячи автобусов и сотни электропоездов привезли оттуда же дешевую рабочую силу. Город проснулся; колесо закрутилось.

Я поехал прямо в центр, в самую мясорубку. В конце концов, это мой город, почему я должен идти вокруг, если есть короткий путь по прямой?

– Хочу быть европейцем! – пробормотал я. – Хочу быть европейцем!

К разговору с кредитором я подготовился. Надел свой лучший костюм. В нем двадцать дней назад я ездил на последнюю встречу со своим бывшим боссом Михаилом. Сейчас пиджачная пара цвета смеси песочного и салатового опять пригодилась.

Как всегда, воспоминания о бывшем друге отозвались болью, глухой досадой. Бедный Михаил, несчастный Миша Мороз! Что он теперь будет делать? Он сам все испортил. Конечно, я не поверил его рассказам о потерянном миллионе. Миллион наверняка цел. Припрятан. Рассован по тайникам. Только какой в этом прок? Есть голливудские боевики – не самые высокобюджетные,– где финальная сцена изображает упоительное исчезновение главного героя с чемоданом наличных долларов. Герой – отрицательный, но чертовски обаятельный – подхватывает правой рукой чемодан, левой непременную блондинку и исчезает... Куда? В какую жизнь? Чем займется? На что потратит крупную сумму, обозначаемую смачным, жирным словом?

Ходи и оглядывайся, дорогой Михаил. Сиди тихо и не высовывайся. Трать понемногу краденое. Никогда тебе не сколотить второго миллиона. Не подняться выше. Прошлое будет висеть на твоих ногах пудовыми гирями. Ты предал и продал сначала одного, потом еще нескольких; теперь – живи, дыши, расходуй капиталец. Жалкий беглец, отягощенный неврозами. Ты думаешь, миллион заменит тебе любовь и покой? Сомневаюсь. Прятать, перепрятывать, бояться, вздрагивать, считать и пересчитывать, трястись – вот твое будущее, дорогой бывший друг.

Сочиняя в уме такой монолог, я вышел из дома. Нырнул с разбега в бесцветное, трудное начало мутной московской пятницы. Устроился поудобнее в пропахшем табаком салоне своей ржавой, но резвой тележки. Запустил после некоторых усилий силовой агрегат – и отправился в путь.