Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

– Восемь месяцев,– выдавил я.

– Это немало. Хотя – не срок... Зачем же ты аж целых восемь месяцев мне нервы портил? Зачем? Время тянул, хитрил... Зачем, а? Хотел поиграть в Штирлица?

Я промолчал. Разговаривать не хотелось. Трюк с переодеванием поразил меня. Я был обманут. Талантливо и ловко. Непринужденно и профессионально. На таком уровне, которого мне, пожалуй, не достичь.

– А я,– задумчиво произнес капитан,– грешным делом, подумал, что пора за тебя просить, переводить тебя в «Матроску», в ад для дураков...

– Куда? – переспросил я, цепенея.

– В ад для дураков. Что, не слышал такого выражения?

– Нет,– соврал я, ощущая в голове звон и вспоминая сморщенное личико маленького Гриши Бергера.

Сыщик помолчал.

– Кстати, ты извини, но с подследственными я всегда разговариваю только стоя.

– Я заметил.

– И хорошо. Тем самым я демонстрирую людям свое к ним уважение, и вообще... мне так удобнее работать.

– Значит,– робко спросил я, прокашлявшись,– мне можно рассчитывать на то, что я останусь здесь? В «Лефортово»?

– Вполне,– заверил меня Свинец. – Во всяком случае, на период предварительного следствия по твоему ДЕЛУ. А дальше – видно будет... Ладно,– он ловко поддернул манжет рубахи и посмотрел на часы – очевидно, золотые. – Мне пора. Свидание. Женщина ждет.

– Третий размер груди, да? – спросил я сразу. – Блондинка?

Свинец ухмыльнулся.

– Именно так! Что характерно, блондинки с третьим номером груди поголовно обожают вооруженных мужиков в хороших костюмах.

– Ничего удивительного,– пробормотал я. – Если бы я был блондинкой, я поступал бы так же.

Капитан засмеялся. Издал череду весенних, апрельских мужских звуков. Так победно хохочет самец, настигая понравившуюся самку.

Я ощутил острую зависть.

– Значит, ты понимаешь логику жизни! – провозгласил сыщик.

– Пытаюсь...

Воробей вернулся, и не один, а в компании двух товарищей. Отчаянное чириканье взъерошенных крылатых хулиганов заполнило всю комнату. Озорно сощурившись, Свинец щелчком пальцев запустил в птиц окурок. Те в панике ретировались.

В дверь постучали.

– Заходи! – басом выкрикнул возбужденный весной сыщик.

2

На носу Хватова сидели новенькие очки. Их стекла отразили яркий заоконный свет.

– Уже прощаемся,– сообщил Свинец. – Расстаемся, что характерно, почти друзьями. Ведь так, Андрей?

Я проделал неопределенно-колебательное движение плечами и шеей, что можно было истолковать и как согласие, и наоборот. Человек из МУРа еще раз хлопнул меня по плечу и направился к выходу.

– И все равно твой галстук не подходит к рубахе! – сказал я в его квадратную спину. – А ботинки с такими носами уже два года как вышли из тренда!

Никогда нельзя оставлять за оппонентом последнее слово.

Свинец медленно обернулся. На его лице появилось выражение обиды. Он осуждающе покачал головой, сунул руки в карманы штанов и вышел прочь.

Я опустил глаза. Голова кружилась. Именно в такой день – солнечный, свежий – и сдаются, очевидно, самые закоренелые преступники. Настоящая жизнь вторгается к ним, в их уши, ноздри и глаза, яркими красками, резкими звуками, запахами сырости, прели, талой воды, в смеси с дорогостоящими парфюмерными ароматами тех, кто приходит их допрашивать, но после возвращается на свободу, в апрель, туда, где капает с крыш, где все улыбаются, где блондинки охотятся за чемпионами.

Преступники же, расколовшись и сдав своих сообщников, остаются гнить в затхлых казематах, скрипят зубами, завидуют и мечтают победить тюрьму хоть каким-нибудь способом.

Весь март весна проникала в мою камеру и в меня, постепенно, исподволь – желтыми солнечными лучами, голосами птиц, влажным дыханием теплого ветра. Выходя в прогулочный дворик, я не мог заставить себя начать свой обязательный бег – подолгу стоял, запрокинув голову, и смотрел на небо: тяжелое, ярко-синее, заполненное бесформенными, рыхлыми облаками, то палевыми, то матово-бирюзовыми, то жемчужно-фиолетовыми. Они казались мне оперением огромной, всесильной птицы счастья, прилетевшей в мой город. Но не ко мне лично. Не ко мне.

3

Уязвленный поражением от капитана, я решил уравновесить ситуацию немедленной победой над следователем.

На последних допросах в марте я достиг небывалого успеха. Когда Хватов в очередной раз раскрывал пухлое ДЕЛО, я уже прочитывал целые абзацы – вмиг улавливая смысл.

Теперь мне было известно, что по ДЕЛУ проходят, кроме меня, еще четверо, один находится в розыске. Я узнал, что из четверых трое – сидят, как и я, в изоляторе, а один – пребывает под подпиской о невыезде. Трое сидящих (включая министра) – показаний не дают; зато тот, кто ходит на допросы из теплого, сытого дома, чистосердечно сознался. Именно на его показаниях построено все обвинение.

Много полезного удалось мне вытащить из толстого серого тома. Я знал, что следствие вот-вот будет окончено, что доказательная база в целом сформирована, что я – не главный обвиняемый, а прохожу лишь по одному из эпизодов. Сумма украденного из государственной казны приближалась к пятидесяти миллиардам рублей. Из них с моим участием украдено шесть миллиардов – примерно полтора миллиона американских долларов.

Я знал и подробности. Я прочел десятки листов. Я научился. Победа пришла, как только я усовершенствовал свой метод. Изготовив из хлеба клей, я бритвенным лезвием вырезал из первой попавшейся книги два десятка полосок с целыми строками текста и наклеил их на бумагу. Документ, который у меня получился, в точности имитировал лист ДЕЛА. Он имел тот же размер, ту же длину строк, ту же величину букв и примерно такое же межстрочное расстояние. На изготовление тренажера ушла неделя.

Гриша – как и предыдущие два моих соседа – вовсю злоупотреблял сном и раньше десяти утра не выходил из царства Морфея. Я же, помня, что Бог христиан заповедовал бодрствовать, просыпался в шесть часов. Потом садился спиной к двери, доставал свои приспособления и мастерил потихоньку.

В первый же день контролер, наблюдая в глазок, заметил, что клиент занят чем-то важным, открыл «амбразуру» и прямо спросил:

– Чем вы занимаетесь?

– Конспектирую Уголовно-процессуальный кодекс, гражданин начальник! – отрапортовал я.

Вертухай недоверчиво кашлянул и закрыл «кормушку». Хлебный клей я делал прямо в своем рту. Лезвие – выломал из бритвенного станка.

– ...Как здоровье, Степан Михалыч? – спросил я Хватова. – Враги все бибикают?

– Еще как,– в тон ответил следователь, садясь за стол и подключая свою технику. – На той неделе пришлось к врачу идти...

– И что врач?