Алмазные псы - Аластер Рейнольдс

Следом за ним мы собрались тесным боязливым кружком под основанием, приблизительно посредине его. Отсюда стало видно, что прямо над нами располагается пятно – круг полнейшей тьмы на сером сумраке основания Шпиля.

– Туда? – неверяще произнесла Хирц.

– Да, это единственный вход, – ответил Чайлд. – И единственный способ выбраться наружу живыми.

– Скажи, Роланд, – вмешался я, – как конкретно проникли в Шпиль Аргайл и его команда?

– Наверное, притащили какой-то помост. Или лесенку.

Я огляделся по сторонам.

– Если меня не подводит зрение, вокруг ничего такого не видно.

– Нам все равно не нужна лесенка, с нашими-то скафандрами. Форкерей?

Ультранавт кивнул и подкинул вверх камеру-дрон.

Та подлетела к черному пятну и исчезла внутри. Несколько секунд ничего не происходило, лишь посверкивал изнутри пятна алый огонек. Затем камера вынырнула обратно и скользнула в ладонь Форкерея.

– Наверху есть помещение, – сообщил капитан. – Пол ровный, двадцать метров в поперечнике, расстояние до потолка позволяет выпрямиться во весь рост. Видно что-то вроде двери или люка, ведущего вглубь Шпиля. Люк закрыт.

– Значит, опасность нам пока не грозит? – спросил я.

– Опасно тут все, – сообщил Чайлд. – Но Аргайл утверждал, что в первом зале чисто. Придется поверить ему на слово.

– Там хватит места для нас всех?

– Запросто, – подтвердил Форкерей.

Почему-то я ждал какой-то церемонии, какого-то ритуала, даже таинства для посвященных, хотя бы зловещих заклинаний, но мы лишь взмыли к основанию Шпиля и юркнули в пятно, словно поставили дружно ноги на давно знакомый горный склон, нисколько не смущенные угрозами и ловушками, несомненно поджидавшими впереди.

Помещение в точности соответствовало описанию Форкерея.

Было темно, но камера-дрон давала слабую подсветку, а датчикам наших скафандров темнота не была помехой: они быстро сосканировали помещение и вывели картинку на визоры шлемов.

Пол казался металлическим, тут и там в нем зияли щербины, а закругленные грани отверстия – того самого черного пятна, если смотреть снаружи, – выглядели потертыми от времени.

Я наклонился. На ощупь сплав под ногами воспринимался одновременно твердым и податливым – словно был готов просесть, если на него как следует надавить. По визору бежали строчки отчета, сообщавшие, что температура пола всего на сто пятнадцать градусов выше абсолютного нуля. Хемосенсор перчатки отрапортовал, что пол состоит преимущественно из железа с вкраплениями углерода, причем последний присутствует в аллотропных модификациях[15], неизвестных прибору. Еще имелись признаки практически всех прочих изотопов периодической таблицы, но, как ни странно, отсутствовало серебро. Впрочем, это были, так сказать, сугубо теоретические выводы – когда хемосенсор попытался «отщипнуть» микроскопический фрагмент пола для более подробного анализа, результатом стала череда панических сообщений об ошибке, после чего датчик вырубился.

Я попробовал узнать состояние собственного скафандра.

Хемосенсор не реагировал.

– Починить, – приказал я скафандру и дал разрешение использовать для ремонта необходимые ресурсы.

– Что-то не так, Ричард? – поинтересовался Чайлд.

– Скафандр повредил. Мелочь, но отвлекает. Похоже, Шпилю не понравилась моя попытка взять образец.

– Эх, моя вина. Надо было предостеречь вас заранее. У команды Аргайла возникли те же проблемы. Ни соскобов взять, ни кусочка ни вырезать. Считай это первым предупреждением.

– Очень любезно с его стороны, – проворчал я.

– Ты уж поосторожнее там, ладно? – Чайлд на общем канале распорядился отключить хемосенсоры: мол, включите, когда я разрешу. Хирц пробурчала ругательство, но остальные беспрекословно подчинились.

Между тем я продолжал обозревать помещение и радовался тому обстоятельству, что попытка познакомиться со Шпилем поближе не вызвала более резкой реакции. Стены, по-видимому, были из того же хитрого сплава, что и пол. Какие-либо элементы обстановки отсутствовали, зато в метре от пола виднелась та самая дверь, о которой упоминал Форкерей. К ней вели три широкие ступени.

В ширину дверь была около метра, а в высоту примерно вдвое больше.

– Эй, погодите-ка! – окликнула нас Хирц.

Она стояла на коленях и прижимала ладонь к полу.

– Может, не стоит? – сказал я. – Меня уже наказали за то же самое…

– Я отключила ту хемохрень, не переживай.

– Тогда в чем дело?

– Да ты сам проверь. Хватит вопросами сыпать.

Мы медленно опустились на колени и прикоснулись к полу. При прошлом прикосновении он ощущался холодным и мертвым, как пол подземной гробницы, но теперь все вдруг переменилось: пол мелко вибрировал, как будто где-то поблизости сходил с ума мощный мотор или крутилась обезумевшая турбина, норовя вырваться из удерживающих ее креплений. Вибрация то усиливалась, то ослабевала, а приблизительно раз в тридцать секунд достигала этакого крещендо, как если бы кто-то медленно делал крайне затяжной вдох.

– Оно живое, – проговорила Хирц.

– Пару минут назад все было иначе.

– Ну да. – Хирц повернулась в мою сторону. – Только теперь эта хрень проснулась. Она знает, что мы внутри.

Я подошел к двери и пригляделся.

Ее размеры казались вполне обычными, и это успокаивало, надо было лишь немного пригнуться, переступая порог. Правда, пока дверь была закрыта и пряталась за тонким металлическим листом, который, наверное, отодвинется, когда мы сообразим, как это сделать. Подсказки, вероятно, следовало искать на дверных косяках, усеянных слабо различимыми геометрическими метками.

Почему-то я заметил их не сразу.

Метки присутствовали на вертикальных опорах и на перекладине вверху. Если смотреть снизу вверх слева, все начиналось с точки, слишком жирной, чтобы счесть ее случайно оставленным пятном; далее по порядку располагались равнобедренный треугольник с плоской вершиной, пятиугольник и семиугольник. Справа обнаружились три других многоугольника – с одиннадцатью, тринадцатью и двадцатью сторонами соответственно.

– Ну? – спросила Хирц у меня из-за плеча. – Светлые мысли будут?

– Простые числа, – сказал я. – Это, по крайней мере, самое легкое объяснение. Смотри, слева у нас получается четыре простых числа, если считать по вершинам, – единица, тройка, пятерка и семерка.

– А что справа?

Вместо меня ответил Чайлд:

– Одиннадцатигранная фигура – следующая в этой последовательности. Тринадцать – это слишком много для простого числа, а двадцать – вовсе не простое число.