Искусство семейного воспитания - Шалва Амонашвили

Вместе с тобой возмущаюсь событиями 37-го года. Какое это было трагическое время беззакония, произвола, бездушия! И сколько великих жизней оно унесло! Тициан Табидзе наверняка написал бы несколько томов очищающих и возвышающих душу стихов, а какие литературные шедевры мог бы создать Михаил Джавахишвили. И все это потеряно для народа навсегда. Конечно, надо докопаться до сути событий, надо узнать, почему все это произошло, кто в этом виноват, надо восстановить картину трагических событий тех лет, когда погибали люди, ломались их судьбы. К сожалению, я не знаю, что тебе рассказать о Тициане Табидзе, нигде об этом не читал, ни от кого не слышал, и если узнаешь сама, то, пожалуйста, расскажи и мне.

Какой разговор у нас, взрослых, должен быть с нашими повзрослевшими детьми?

Мне нужен диалог с тобой, дочка моя, постоянный, откровенный, основанный на правде. Это я, это мы, взрослые, на которых возложено воспитание детей, должны быть чистосердечными, искренними, откровенными и открытыми перед тобой, перед вами, нашими детьми. Мы должны научиться чистосердечному признанию наших ошибок, мы должны стать единомышленниками вашими в анализе возникших в нашем обществе трагических явлений. Иначе вы не будете воспринимать от нас никакие нравственные ценности и идеалы.

Вот на какие размышления навели меня твои колючие вопросы, которые ты задавала порой с какой-то насмешкой, с каким-то раздражением. И я прихожу к выводу: нужно разобраться в них не только тебе, но и мне тоже, и пусть станут опорами нашего диалога правда и искренность, самоанализ и взаимопознание…

Нам надо научиться прислушиваться к вашим мыслям, соображениям, разобраться в ваших оценках, и делать это следует с той же искренностью, какую проявляете вы в споре с нами. Нужно и другое: осмыслить свой опыт и свои знания на фоне ваших скептических рассуждений и освободить себя от предвзятых оценок, предупреждающих меня о необходимости стерилизации так называемой воспитательной среды. Среду надо очеловечить, это верно, но стерилизовать ее для воспитания не нужно.

Ты уже давно не ребенок, и помочь тебе следует не в том, чтобы уберечь, отгородить тебя от жизни, а в том, чтобы определить жизненную, гражданскую, общественную позицию. А этому, естественно, ни в коей мере не будет способствовать уход от проблем, которые волнуют тебя. Ты должна критически осмыслить и освоить нашу действительность, наше прошлое, должна знать о наших трагических ошибках. Ты имеешь на это право. Твое поколение имеет полное право, принимая эстафету жизни, спрашивать нас: а все ли в этой жизни в порядке, какие и почему допущены ошибки? И мы обязаны отчитываться перед вами, не скрывая ничего ни из прошлого, ни из настоящего, не обманывая вас и не вводя в заблуждение. Замалчивая факты недавнего прошлого, мы протаскиваем в будущее старое общественное лицемерие.

Порой думают, что за семейное воспитание полностью отвечают родители, которые должны давать пример всей своей жизнью. Но что делать в тех случаях, когда трагизм общества вторгается в жизнь, осложняет воспитательный процесс в семье? Скажем, нет справедливости в обществе, и я не могу оправдать власть…

Спокойной ночи желаю тебе, моя родная, и пусть приснятся тебе две богини: богиня мудрости – ее зовут Афина, и правосудия – Фемида.

Добрый вечер, моя милая девочка!

Итак, начнем!

Жила-была одна…

Да ведь я тебе сказку рассказываю, зачем ты меня прерываешь? Разве ты не соскучилась по моим сказкам?

Раньше я рассказывал тебе сказки, чтобы развивать твою фантазию и воображение, чтобы ты поняла, какая борьба идет между добром и злом, как побеждает добро и как дорого обходится ему эта победа. И конечно, рассказывал еще, чтобы ты сладко засыпала и видела светлые сны.

Разве плохо видеть сны? Они как странные фильмы, связанные с твоей судьбой и жизнью, которые кто-то снял только для тебя и только тебе их показывает. И показывает лишь один раз, без повторения. Во сне ты говоришь, действуешь, дружишь или ссоришься. Словом, сны – это чудесные фильмы, чего только не увидишь в них, с кем не встретишься, в каком времени не будешь жить.

Допустим, вчера ночью тебе бы приснился сон: обе бабушки беседовали друг с другом, вспоминая что-то, то радовались, то плакали. Вдруг ты подошла к ним. Бабушки сразу вытерли слезы и улыбнулись тебе.

Ты хотела спросить: «Бабушки, чему вы радуетесь или зачем плачете?» И вдруг обе бабушки словно исчезли и перед тобой раскинулось море. И в это время ты проснулась.

Что бы ты сделала, как поступила сегодня, если бы ночью увидела такой сон? Может, начала бы гадать, что значит увидеть во сне бабушек и море. Или, может, вообще забыла бы об этом сне?

Думаю, ты поступила бы иначе. Наверное, приласкала бы сначала одну бабушку, затем другую, а потом принялась бы настойчиво расспрашивать, не беспокоит их что-нибудь? Нет, сказали бы бабушки, лишь бы тебе было хорошо, расти достойным человеком, а нам ничего не надо. «А все-таки, а все-таки», – не отставала бы ты от бабушек. И тогда бы ты поняла, что, этот сегодняшний день для бабушек – день самых горьких воспоминаний. «Маруся, продержись как-нибудь, смотри за детьми, вырасти их хорошими людьми. И себя береги. Я тоскую и тревожусь о вас». Эти слова из письма моего отца, которое твоя бабушка получила в последний раз. Дети выросли, давно стали старше своего отца, создали семьи. И люди неплохо о них отзываются. «А ваш дедушка, – скажет бабушка, и глаза ее наполнятся слезами, – погиб на войне… Будь проклята война и те, кто ее разжигает!» Вот как сбылся бы твой сон…

Да, а я ведь сказку рассказывал! Чуть не забыл!

Жил-был… один гадкий утенок… нет, не утенок (это в сказке Андерсена, а ты ее знаешь наизусть). Жила-была одна гадкая девчонка, завернутая в белоснежные пеленки, а сама некрасивая, сморщенная, крикунья.

Зачем ты меня прерываешь? Разве ты не догадываешься, о ком эта сказка? О тебе, о ком же еще! Ты героиня этой сказки. Так рассказывал мне сказки и отец: я был главным героем его сказок. В сказках отца я прошел через многие опасности и препятствия, семь раз переплывал семь морей, семь раз переходил семь гop и на седьмое небо поднимался семь раз, спасая красавицу, заточенную в замке за семью замками. У семиглавого чудовища отрезал семь голов, семь раз освобождал прикованного к скале Амирана. И хотя я уже прожил более полувека, все равно мечтаю, чтобы отец был жив и рассказывал мне сказки.

Сегодня я перечитал письма, которые отец присылал мне с фронта в 1942–1943 годах. Когда я получал эти письма, мне было одиннадцать-двенадцать лет. Учился я в деревне. С Кавказских гор ежедневно слышался такой грохот, что в домах дребезжали стекла. Несколько раз над деревней пролетали немецкие самолеты. Крестьяне выбегали во двор, нацеливали сжатые в кулаки руки на самолет, подобно зениткам, и так кричали и ругались, что, казалось, самолеты пугались и улетали. В то время письма отца наполняли меня смелостью: отец на фронте, разве что-нибудь нам могут сделать фашисты? Сегодня, спустя сорок с лишним лет, в этих же письмах я увидел моего настоящего отца, увидел молодого папу: «Присылай письма, любимый мой мальчик», «Крепко-крепко целую тебя издалека, мой мальчик, передай привет моей маленькой любимой Нателе, расцелуй ее вместо меня», «Сынок, береги сестру, не обижай ее, жалко нашу маленькую Нателу», «Почему не пишешь письма, негодник, в чем дело?» В самом последнем письме отец мне тоже написал несколько строчек: «Мой дорогой мальчик, будь здоров, учись на „отлично“. Смотри за матерью и сестрой, береги их, обо мне не беспокойся».