Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

После этих слов все всё поняли, даже самые молодые. Придворные, разумеется, тут же принялись перешептываться, догадавшись, почему Генрих так крепко прижимает меня к себе и весь лучится от счастья. Впрочем, сам он не замечал понимающих улыбок придворных.

— Ступай и хорошенько отдохни, — велел он мне. — Я хочу, чтобы ты сегодня непременно как следует отдохнула.

— Хорошо, — сказала я, с трудом сдерживая смех. — Твое желание мне совершенно понятно. И всем остальным, по-моему, тоже.

Он усмехнулся, смутившись вдруг, как мальчишка.

— Ну и пусть. Я все равно не в силах скрыть, до чего счастлив. Ладно, я постараюсь привезти тебе к обеду самого лучшего фазана. — Он взлетел в седло. — Королева нездорова, — сообщил он конюху, державшему моего коня, — так что ты сам хорошенько погоняй ее лошадь и сегодня, и каждый день. Я не уверен, когда ее милость будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы снова кататься верхом.

Конюх низко поклонился.

— Непременно, ваша милость, — сказал он. И повернулся ко мне: — Я буду держать мерина наготове, чтобы вы в любую минуту могли прийти и сесть на него, коли вам такое желание придет.

— Королева нездорова, — снова громко оповестил Генрих свою свиту, хотя все уже и так радостно ему улыбались. — Но больше я пока ничего не скажу. — И он улыбнулся во весь рот, как мальчишка. — Нет, пока больше ничего. Пока нельзя ничего говорить. — И он, привстав в стременах, сорвал с головы шляпу и, взмахнув ею в воздухе, воскликнул: — Боже, храни королеву!

— Боже, храни королеву! — эхом откликнулись придворные и дружно заулыбались, а я засмеялась, глядя на Генриха, и тихонько сказала ему:

— Ты на редкость скрытен, мой дорогой. Чрезвычайно учтив, сдержан и очень, очень скрытен!

На этот раз я сама решила, когда мне отправляться в родильные покои. И хотя миледи королева-мать все-таки выбрала гобелены для моей комнаты, заказала кушетку для дневного отдыха и колыбель, я все же велела убрать покои по своему вкусу. Ей я сказала, что намерена удалиться туда в конце октября.

— Кстати, я уже послала за моей матерью. Она непременно должна находиться рядом со мной, — прибавила я.

Миледи остро на меня глянула:

— А у Генриха ты спросила?

— Да, — уверенно солгала я.

— И он разрешил?

Было совершенно очевидно, что она мне не верит.

— Конечно, — сказала я, — а почему бы и нет? Моя мать сама предпочла жить в монастыре, вдали от света, проводя время в молитвах и созерцательности. Она всегда была женщиной мыслящей и глубоко верующей. — Я чуть насмешливо смотрела прямо в напряженное лицо миледи — она-то всегда ставила себя очень высоко, считала себя чуть ли не святой. — Все наши близкие знают, что моя мать давно стремилась к монашеской жизни, — заявила я, чувствуя, как моя маленькая ложь все разрастается, становится все более претенциозной, и, кроме того, мне ужасно хотелось рассмеяться, глядя миледи прямо в глаза. — Однако она, конечно же, согласится вернуться в мир и побыть со мной, пока я благополучно не разрешусь от бремени.

Я понимала, что теперь главное — перехватить Генриха, прежде чем его перехватит моя свекровь. Я тут же прошла в его покои и, хотя дверь в его приемную была закрыта, кивком велела страже пропустить меня.

Генрих сидел за столом в центре комнаты; вокруг собрались самые надежные из его советников. Он поднял глаза, когда я вошла, и я заметила, что он озабоченно нахмурился.

— Простите, — я, колеблясь, остановилась в дверях, — я не предполагала…

Мужчины дружно встали и поклонились мне, а Генрих быстро вскочил, подошел ближе, взял меня за руку и сказал:

— Ничего, это все может и подождать. Да, безусловно, все это может подождать. Что случилось? Ты хорошо себя чувствуешь? С тобой все в порядке?

— Я хорошо себя чувствую, и ничего не случилось, но я бы хотела попросить тебя об одном одолжении.

— Ты же знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать, — сказал он. — Ну, чего ты хочешь? Купаться в жемчуге?

— Нет, всего лишь чтобы моя мать была со мной рядом, когда я удалюсь в родильные покои. — Я еще и договорить не успела, а на его лицо уже наползла тень. — Она и в прошлый раз служила мне утешением и поддержкой. Если б не она, Генри, я могла бы и не родить. У нее ведь такой огромный опыт, она столько раз рожала сама. И потом, она просто нужна мне!

Он все еще колебался.

— Она — моя мать, — настаивала я, и голос мой уже начинал слегка дрожать. — Она должна присутствовать при появлении на свет ее внука или внучки!

Он еще немного подумал.

— Ты даже не представляешь, о чем у нас здесь только что шла речь, — сказал он.

Я глянула поверх его плеча: все сидели с мрачными лицами, а Джаспер Тюдор сердито уставился на географическую карту. Я покачала головой, поскольку ничего расслышать не успела.

— Мы все время получаем донесения с разных концов страны о небольших мятежах и недовольстве среди простого народа, — сказал Генрих. — Похоже, англичане и впрямь решили свергнуть Тюдоров. Против нас готовится масса заговоров. Граф Нортумберленд подвергся нападению толпы, когда собирал среди своих подданных налог для моей казны. И его не просто пытались запугать — его стащили с коня и убили!

Я охнула:

— Генри Перси убит?

Генрих кивнул, помолчал и прибавил:

— А в Абингдоне против нас строит заговор некий высокопоставленный и пользующийся большим авторитетом священнослужитель.

— Кто? — спросила я.

Его лицо потемнело.

— Это неважно. На северо-востоке сэр Роберт Чемберлен с сыновьями были пойманы в тот момент, когда уже готовились отплыть из порта Хартлпул во Фландрию, к твоей тетке. Полдюжины мелких неприятностей, которые вроде бы одна с другой не связаны, но мы не сомневаемся: все это вполне определенные признаки.

— Признаки чего?

— Недовольства народа.

— Но как смерть Генри Перси, — все еще не понимала я, — могла стать признаком всеобщего недовольства? По-моему, тем, кто его убил, просто не хотелось платить налоги.

Король еще больше помрачнел.

— Эти северяне так и не простили мне гибели Ричарда при Босуорте, — сказал он, внимательно наблюдая за мной. — Да и ты сама, осмелюсь заметить, тоже мне этого не простила.

Но я не стала ни отвечать ему, ни оправдываться: эта рана была все еще слишком свежа. Я помнила, как Генри Перси говорил Ричарду, что его войско слишком утомлено, поскольку ему пришлось пешим порядком преодолеть огромное расстояние с севера — словно командующий не знает, что нельзя бросать в бой войско, которое от усталости не способно сражаться! — и с самого начала занял позицию в тылах армии Ричарда. Да так никогда в первые ряды и не выдвинулся. А когда Ричард ринулся в атаку на том холме — ринулся навстречу своей смерти! — Перси со своим войском так и остался на месте, наблюдая за ним, но даже не думая вступать в бой. Ясное дело, я не собиралась горевать по этому предателю, которого постигла такая грязная жалкая смерть. С моей точки зрения, это была не слишком большая потеря.